Тот со свистом втянул в легкие воздух, опустил руку и уставился мне в глаза. Откашлявшись, плюнул мне в лицо комком коричневой слизи.
Плевок угодил в щеку, стек на подбородок, и я напрягся в руках Халима, но вырваться не удалось.
– Хватит! – Его руки сжали меня еще сильнее, и я сдался, после чего Халим, удостоверившись, что мой запал иссяк, разомкнул объятия.
Задрав подол своей единственной рубахи, я утерся. Теперь моя одежда запятнана не только пылью, машинным маслом и грязью, но еще и слюной Махама. Парна…
Махам постоянно гонял во рту тянучку из листьев, смешанных с пастой лайма. Дешевый жевательный табак придал его плевку коричневый цвет. Подобная жвачка вызывала нездоровую эйфорию, и у многих довольно быстро развивалась зависимость.
Я испытывал к этой гадости жуткое отвращение – главным образом потому, что ее жевал самый жестокий человек, которого я знал в своей короткой жизни, и пятна от его плевков виднелись на полу театрального трюма.
Я уставился на испоганенный подол рубахи так, что едва не прожег ткань взглядом.
Наконец Халим вывел меня из задумчивости:
– Ты, часом, не свихнулся, мальчик? А? Ну-ка не молчи! – Он постучал мне по макушке.
– Ты его вообще слышал?
Хозяин театра отмахнулся:
– Мне все равно, что он там болтает. Махам – один из моих главных лицедеев. Если он уйдет – кто его заменит? – Я открыл рот, готовясь возразить, однако Халим не дал вставить ни слова: – Может, ты? Но вот беда – ты и часа не провел на сцене. Мы – Оскверненные, мальчик. И без того непросто заполучить в труппу приличного лицедея. Люди и медяка на нас не потратят, дай только повод. Хотят, чтобы мы работали за оловянные чипы. – Халим дернул подбородком, отметая подобный жребий. – Неважно, сколь мы умелы и талантливы. Можем быть лучшими, однако каста есть каста. Махам незаменим, джи-а?
Я был не настолько глуп, чтобы спорить с хозяином.
– Джи.
Я уступил, заметив, что о моих талантах Халим не сказал ровным счетом ничего. Если ему взбредет в голову – запросто найдет на мое место другого мальчишку-сироту и обучит его всем премудростям за пару недель. Посему решил перевести разговор на другую тему:
– Почему бы мне не попробовать себя на сцене? Ты ведь не зря обмолвился о моей крови… – Я надеялся, что проявил не слишком много пыла.
Если Халим и уловил в моем голосе страстное желание, то ничем этого не показал, бесстрастно глянув мне в глаза. Он тихо вздохнул – необычный звук для трюма, вечно наполненного грохотом разных хитроумных механизмов.
– Что ж, глядишь, и настанет такой день… Очень может быть. Однако в первую очередь тебе следует научиться держать свой норов в узде. Тебе кажется, что я с тобой жесток? – Халим выгнул бровь. – У меня каждый лицедей вкалывает, будто последняя задница.
Я едва сдержался, чтобы не хихикнуть, и даже покраснел, сообразив, как здорово последнее слово подходит к Махаму.
– Да, в тебе и вправду течет особая кровь. Есть чем гордиться. Любой из Оскверненных за такую кровь продал