– Люблю этот снимок…
Невольно отдергиваю руку, поворачиваюсь к дедуле. Как давно он за мной наблюдает? Он тепло улыбается и подходит ближе.
– У нас в альбоме есть точно такое же фото, только мама на нем одна, – говорю я. – Не понимаю. Я думала, оно сделано еще до моего рождения.
Дедуля туманно хмыкает.
– Мне же здесь года три или четыре? Я помню это платье по другим фоткам.
– Три. Это последний раз, когда вы приезжали.
– Последний? То есть были и другие? Я ничего этого не помню.
– Ты совсем маленькая была, – дедуля пожимает плечами, констатируя очевидное.
– А потом что случилось? Почему теперь мама не может приехать?
– Потому что обстоятельства изменились, лягушонок, – дедуля гладит меня по волосам и идет к дивану. Тапки едва слышно шаркают по паркету.
Наблюдаю, как он поправляет плед, берет книгу, подкладывает под спину подушки. Мне хочется расспросить больше, допытаться до правды, мама всегда увиливала и напускала туману. Но я вижу грусть в дедулиных глазах и усталость на его лице. Тема явно неприятная, а такое активное и эмоциональное утро его утомили, хоть он и пытается это скрыть.
– Ванная там?
– Да-да, там все готово, и полотенце я принес. Потом научу, как пользоваться газовой колонкой. Я чуть полежу и заварю чайку. У меня хороший сбор есть, с крымскими травами.
Я киваю. Чай я могу и сама заварить, да кто мне даст. Гляжу на дедулю еще несколько мгновений и скрываюсь в ванной. После двух дней в поезде в душ реально хочется.
Глава 2. Первый звоночек
В ванной моя совесть получает очередной повод для терзаний – на стиральной машине лежит фен Дайсон. Новый, еще в коробке, трогательно перевязанной атласной ленточкой. Гоню мысли о цене и прощальных жестах, но глаза все равно наполняются слезами. Дедуля не просто старается, чтобы мне тут понравилось, он готов в лепешку расшибиться. А я злилась на него с мамой из-за того, что придется ехать в Севастополь. Мне было до остервенения обидно, что приходится так круто менять жизнь. Казалось, меня наказывают за что-то, если не родные, то судьба. Теперь хочется побиться головой об стену.
Мою волосы тщательнее обычного, потом долго стою под теплыми струями, позволяя воде просто бежать по телу, успокаивая. На душе паршиво, а в голове сумятица – я многого не могу понять, вопросы только множатся. Шагу не ступить, чтобы не наткнуться на фамильную тайну или странность – скоро начну бояться открывать шкафчики и разглядывать старые фотографии. Сказать, что я от этого устала – ничего не сказать. Но и повлиять не могу. Единственное, что мне доступно – злиться от бессилия. Наседать на больного дедулю с вопросами я точно не смогу, особенно после всех его стараний.
Первое, что понимаю, когда выхожу из душа – в доме негромко играет музыка, “Words”, тот самый альбом F.R. David, что я хотела послушать. Второе – к дедуле кто-то пришел. Гостя пока не вижу, лишь слышу голоса. От