– А потом? – Асин затаила дыхание.
– А потом мне набили морду. Знаешь, это иногда помогает. – У него был хриплый, беззлобный смех, за которым чувствовались так до конца и не зажившие раны. – Так я наконец смог понять, что ненавидел механизм и ребенка за свои ошибки. И что эта ненависть не вернет ничего. А сам я могу вернуть хоть что-то. Я старый, – без тени сожаления произнес он. – Но целый. И… смотри. – Слова порой задерживались, прежде чем выскочить из его рта. – Почти не трясутся. – Он показал мозолистую ладонь, растопырив сухие длинные пальцы.
И пусть Асин в тот момент захотелось порывисто обнять его, она сдержалась. Лишь кивнула, прикрыв глаза, и вместе с Миррой ухватилась за указательный палец Атто. Глаза тут же защипало от слез.
– Я смогу навестить ее? – спросил Атто, медленно поднимаясь с примятой травы.
– Конечно, – Асин засияла. – Она очень любит мягкий хлеб. И обниматься, – добавила она.
– И обниматься, – задумчиво повторил Атто и, напевая себе что-то под нос, направился к оставленному секатору. Будто и не было ни этой встречи, ни этого разговора.
А Асин, подхватив недовольно ворчащую Мирру, двинулась прочь.
Железный Город
Белые гладкие камни, залитые утренним светом, еще не успели прогреться. Высокие стены, окружавшие родное училище, и росшие перед ними деревья с пышными кронами отбрасывали длинные тени. Прозрачный воздух пах океаном и выпечкой. Живот Асин мгновенно скрутило, и она вцепилась зубами в гренку, на которой неровным желтым пятном лежало подтаявшее сливочное масло. Позавтракать дома, в компании папы, ей не дали, а по дороге постоянно подгоняли, и несчастный квадрат подсушенного хлеба она тащила в зубах, на ходу шнуруя платье и набрасывая поверх жилет с нашивкой.
Прошло пять дней с тех пор, как они вернулись. Папа поступил мудро: не стал вываливать на больную голову нравоучения и говорить, что предупреждал. Вместо этого он промыл Асин раны и перевязал ее, поставил на стол плошку чуть теплой каши, кружку молока и сел напротив, сложив шпилем руки у лица. Он не находил себе места, старался быть рядом как можно чаще. Но ни разу Асин не услышала от него и слова осуждения.
На второй день папа познакомился с Миррой: матушка воспитательница приняла ее в стены церкви и выдала новое платье – светло-синее, из-за чего девочка казалась еще бледнее. Ходить она не могла – не держали тонкие, как веточки, ноги, – зато хватала руками, дергала, била. В общем, делала все, что делают маленькие дети, только начавшие познавать мир. Конечно, ее длинные волосы пришлось отрезать по самые уши, и теперь она напоминала белый пушистый цветок.
Когда Асин с папой заглянули в церковь, с Миррой сидел Атто. Гладя ее по мягкой макушке дрожащей рукой, другой он выкладывал из мешка различные сладости. Матушка воспитательница, грузная женщина в платье