Александр Поскребышев, заведующий канцелярией Сталина в Кремле, высказался на близкую тему, при этом его слова были одними из самых радикальных на съезде. «Товарищ Сталин учит, что охрана социалистической собственности является одной из основных функций нашего государства. Советский закон строго карает расхитителей общественного добра… Вор, расхищающий народное добро и подкапывающийся под интересы народного хозяйства, есть тот же шпион и предатель, если не хуже»{88}. Смысл его слов станет ясным вскоре после съезда.
Собственная речь Сталина прозвучала в заключительный день собрания. До этого, если не считать полностью выслушанной им речи Молотова, он держал дистанцию, появляясь время от времени на пятнадцать – двадцать минут. Эта неуловимость была частью его шарма. Шепилов вспоминал:
Сталин выступал публично очень редко: в отдельные периоды один раз в несколько лет. Поэтому попасть на его выступление, послушать и увидеть живого Сталина считалось величайшей редкостью и счастьем. И любой человек, попавший на выступление Сталина, старался не пропустить ни звука. Вместе с тем на протяжении трех десятилетий вся печать, радио, кино, все средства устной пропаганды и искусства внушали людям мысль, что каждое слово Сталина – это высшее откровение, это абсолютная марксистская истина, кладезь мудрости, познание нынешнего, прорицание будущего. Вот почему зал всегда находился под гипнозом всего этого и слушал Сталина завороженно{89}.
Этой речи было суждено стать последним публичным выступлением Сталина. Когда Ворошилов объявил его, произнеся: «Слово предоставляется товарищу Сталину», весь зал поднялся, «громовые овации сотрясали здание дворца». Но Сталин, казалось, был безразличен к восторгам присутствующих. «По его лицу нельзя было определить, какие чувства испытывал в этот момент диктатор, – писал Шепилов. –