Вечером того же дня я долго не мог уснуть. Думал. А когда уснул, то вскоре проснулся от суеты в доме. Бабушка с дедом не спали и ходили взад-вперёд по избе. Дед одевался. Бабушка переживала. Я подождал, пока дед уйдёт, а потом встал, чтобы посмотреть, что случилось.
– Ты чего? Разбудили тебя? – спросила бабушка, увидев меня в прихожей.
– Да.
– Ну ложись, ложись иди. Больше шуметь не будем.
– А куда деда ушёл?
– Дом тушить.
– Где??
– Там, дальше по улице горит чей-то. Уж не знаю, чей.
– Пошли посмотрим!
Бабушка словно ждала, пока я это скажу. Казалось, ей хотелось посмотреть на пожар больше моего, но она не могла пойти с дедом, потому что тогда надо было бы оставить меня одного в доме. И если днём меня отпускали играть на улицу одного, и дома тоже могли оставить одного ненадолго, то ночью – даже взрослые это понимали! – оставлять четырёхлетнего мужчину одного никак нельзя. Ведь всем мыслящим людям давно известно, что, если тебе приснится тёмная сущность, зовущаяся Чичига и питающаяся детскими пальчиками, а потом ты проснёшься, и рядом не будет взрослых, то Чичига из сна перекочует в реальный мир, съест твои пальчики, а потом и ручки, и так и оставит жить-поживать, да добра из этого не выйдет.
– Ладно, пошли. Давай оденемся только, не в пижамах же идти, – согласилась бабушка.
Сон прошёл, как и думы о вчерашнем происшествии, и одевался я в приподнятом настроении. Как и всякое дитя, которому чужды глубины взрослых переживаний, я радовался пожару: тому, что он случился именно на нашей улице, именно тогда, когда я был в деревне. Я радовался и тому, что волею случая мне удалось вовремя проснуться, и теперь я не пропущу зрелище, которое уж точно запомню на всю жизнь. Я был счастлив, что кому-то пришло в голову устроить это представление именно сегодня и, если бы мне кто-то тогда сказал, что дом не просто горит, а горит со всем имуществом хозяев, и что этот дом был хозяевам очень дорог, и что пожар для них – большое горе, и что поэтому радоваться этому пожару грешно и стыдно – даже если бы кто-то рассказал мне об этих вещах, это всё равно не испортило бы мне настроения, потому что рассказ этот я пропустил бы мимо ушей. Примерно как любой взрослый пропустил бы мимо ушей рассказ о моём сломанном луке – моём первом, единственном и неповторимом луке! – и не дал бы моему горю затушить свою взрослую радость от какой-нибудь нелепой взрослой ерунды. Дом горел, и вместе с ним горела чья-то жизнь – да и пусть. Дом горел самым большим пламенем, которое я когда-либо видел – это всё, что было для меня важно, и только через много-много лет я найду удовольствие в том, чтобы не только смотреть на что-то подобное этому пламени, но и, пока смотрю, почувствовать себя добросердечным, меж делом сочувствуя вслух чьей-то утрате.
Мы с бабушкой оделись, вышли на улицу и пошли к месту пожара. Сразу, как мы оказались на дороге, пламя стало видно в небольшом отдалении от нас – где-то через три или четыре дома: в ночи было трудно разглядеть.