– Мда, – Бер кашлянул. – Ну, а тебе самой… Какая музыка нравится?
– Как у Василисы Ивановны! Чтобы по-настоящему! Чтобы как будто лимонад пьешь, и он в носу щекочет! Или когда на лыжах бежишь, и от мороза щеки красные! А вообще… Я меломанка, мне все нравится. Если песня хорошая, или там мелодия… Не все ли равно, кто сочинил? Да хоть блогер А4!
– Понятно, то есть ты – как тот кирпич, что с крыши свалился: лишь бы человек был хороший!
Тут уже Аурика, не сдержавшись, фыркнула в чашку. Все дружно рассмеялись, и Аня почувствовала себя совсем легко и просто. Ей уже все здесь нравилось: и эти маленькие, как наперстки, тонкие чашечки (дома они с папой пили чай из больших толстых кружек), и запах специй в кофе – что там, корица, кардамон, что-то еще неведомое? – и разноцветная гирлянда на окне, и два золотистых подсвечника в виде пальм, с недогоревшими длинными свечками, на подоконнике… Интересно, почему хозяева не зажгли эти свечи сейчас? Вон ведь у них мерцают другие, в двух красных глубоких подсвечниках, и еще в третьем, в виде странной голубой розы… Разве розы бывают голубыми? А впрочем, не все ли равно! Пусть идет, как идет, так даже интереснее!
– Хотите, я вам фотку покажу? Там Василиса Ивановна… Мы с ней на отчетном концерте…
Она выскочила в прихожую, сунула руку в карман пуховика… Да где же телефон? Только что ведь был тут!
– Гершель, не шали, – вполголоса произнес Борис Михайлович. – Это же гостья!
Аня недоуменно оглянулась – нет, в маленькой квартирке, кроме них, по-прежнему никого не было. А телефон… Да вот же он, на стуле! Прямо там, где Аня только что сидела! И когда это она успела туда его переложить? Вот балда, еще и задницей на него уселась и не заметила!
В набитом шкафу за спиной что-то недовольно завозилось, но Аня уже не обращала внимания: наверно, пальто какое-нибудь свалилось с крючка. Она увлеченно показывала Аурике фотки на телефоне, а Борис Михайлович как-то незаметно исчез из кухни.
Появился он минуты через две – и Аня виновато заерзала на стуле: в руках у него была гитара. Правда, не такая, как у папы и разного фестивального народа: не цветная, не с подключкой и не «палка со струнами». От этой гитары веяло чем-то старинным и основательным – и одновременно бесшабашным. Пожалуй… специями?
Борис Михайлович удобно уселся на стуле, привычным движением положил гитару на колено, едва заметно переглянулся с Аурикой:
– А ну-ка, Анечка, что ты скажешь об этой музыке?
Он тронул струны – и Аня услышала… фортепиано. Звук был такой непривычной для гитары силы и глубины, что девочке невольно показалось: в кухню внесли большой инструмент, похожий на доброго кита, и стены раздвинулись, чтобы вместить музыку.
Нет, это все же была гитара. Струны ее рассыпались колоколами и колокольцами, снежной искристой пылью, плясали, пели и хулиганили, сталкивая в воздухе разноцветные снежинки – и те звенели новогодним хрусталем.