Великий магистр революции. Яна Седова

себя ближе всего к мужику»[197]. «Князь Львов чувствовал себя плотью от плоти народной и костью от костей его», – пишет его биограф[198]. С юности для Львова мечтой было, как он говорил, «пройти, как слепые, сквозь всю Россию, собирая в ней россыпь духовную Царства Божия, невидимую, но слышную, как в лесу дремучем или в храме древнем слышны голоса исторических, отживших эпох»[199]. После 3 марта 1917 г. кн. Львов, по словам кн. Трубецкого, впал «в совершенно экстатическое состояние». «Вперив взор в потолок, он проникновенно шептал: «Боже, как все хорошо складывается!.. Великая, бескровная…»[200]

      Во время японской войны кн. Львов стал известен всей России как организатор объединения земств для помощи раненым. С началом войны он поехал в Маньчжурию, чтобы на месте организовать работу. Там, где дело шло о помощи солдатам, он был гениальным организатором. Когда во время Ляоянского сражения не хватило мест для раненых, он нашел ключи от церкви и сам привел туда носильщиков. Львов отказался от ордена за свою деятельность, которым его наградил Государь. В Думе он держался очень скромно, а когда распущенная Дума составила Выборгское воззвание, отказался его подписать. Когда ему говорили: «Разве можно работать с министерством Горемыкина?», он возражал: «Работать можно всегда – была бы охота»[201]. Действительно, работать он мог в любой стране и при любой власти. Созданный им во Франции Земгор существует до настоящего времени и продолжает помогать русским эмигрантам.

      До революции он постоянно ездил в Оптину Пустынь, прося, чтобы ему разрешили там остаться, но каждый раз старец посылал его в мир, «находя, что он далеко еще не подготовлен перенесенным страданием к такой жизни[202]». После своего ухода из Временного правительства Львов опять отправился в Оптину Пустынь, вероятно, полагая, что теперь-то он достаточно пострадал. Но ответ старца был прежний. В екатеринбургской тюрьме, в которой он оказался одновременно с кн. Долгоруким и епископом Гермогеном, Львов готовил щи на всех, потому что с едой было плохо. «Премьерские щи» пользовались успехом у начальника тюрьмы, который перестал обедать дома, и у охранников. До самого освобождения Львов оставался «бесспорным главным поваром и руководителем кухни»[203].

      Политика Львову была не по душе. Он остроумно рассказывает в воспоминаниях, как в Мариинский дворец к Временному правительству пришли георгиевские кавалеры и у него при виде «близких, милых ему» лиц солдат возникло «благовещенское настроение», но когда его взгляд упал на стоявших рядом Милюкова и Некрасова, «благовещенское настроение улетело, и я сказал такие же банальные и трафаретные слова»[204]. Однако кн. Львов был вовлечен в политику уже по определению, как руководитель Земского союза и Земгора. «Сей князь, – говорил Кривошеин в 1915 г., – чуть ли не председателем какого-то правительства делается. На фронте только о нем и говорят, он спаситель положения, он снабжает армию, кормит голодных,