– А мать боится, что будет нам в тягость.
– В тягость? С чего? Нянчить её не надо, не два года ей. Картошка всегда у нас есть, крупа, рожки. Силосы всяки… Когда и конфетка быват. Чай-то будете?
Я с удовольствием согласилась. От тёплого чая стало уютней, и тут я вспомнила про свои сложенные в одной из сумок дары. Я не знала, как надо их преподносить, что говорить, но как-то избавиться от груза было надо.
– Это вот… Это вам… всем, отдали, то есть, купили… в подарок, от моей мамы, – смущённо и бестолково объясняла я, выкладывая на стол пакеты с едой и вещами.
Баба Зоя спокойно и деловито стала принимать гостинцы, изредка отпуская какой-нибудь одобрительный комментарий наподобие «Пригодится» или «Пойдёт тому-то». Продукты она оставила на столе, набросив на них чистенькое вафельное полотенце, а одежду сложила обратно в сумку и отдала дочери.
– Матери своей кланяйся за нас, – сказала баба Зоя и потихоньку, осторожно ступая босыми набрякшими ступнями по расстеленным всюду половикам, перешла из кухни в комнату, к старенькому телевизору.
Тётя Люба тоже села смотреть телек, по очереди щёлкая то на первый, то на второй канал.
– Давайте СТС включим? – предложила я.
– Так у нас два канала. У бабушки тарелки нет, ей как-то незачем.
Баба Зоя обернулась к ней с вопросительным выражением лица:
– Люба, чё она спрашиват?
Та принялась громко объяснять:
– Я Лене говорю, что телевизор у тебя много каналов не кажет! Только первый и второй!
– А-а, ну, это да…
Смотреть чёрно-белую картинку мне было скучно: мама ещё лет пять назад купила цветной «Дэо». Я посидела со взрослыми всего несколько минут из вежливости, а потом, легонько скрипнув тяжёлой деревянной дверью, скользнула обратно на улицу.
Мои босые ноги переступили с шершавых досок крыльца на мягко пружинящую траву. Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Казалось, будто воздух здесь такой густой, что им не дышать нужно, а пить его. Напротив скромной бабы-Зоиной избушки стояла ещё парочка домов поновее и побольше, а дальше чуть правее начинался привольно шумящий берёзовый лес. Сейчас его окутывала темнота – пока не густая, не чёрная, а больше полупрозрачно-сизая. От щедро расточаемого солнцем золота осталась одна тусклая оранжево-розовая полоса, рассеянная среди лёгких тёмных облачков. Кругом было затишье, только где-то вдали, с реки, слышался глухой шум мотора, и оттуда тянуло свежестью.
Я стояла до тех пор, пока лес совсем не погрузился в темноту и из сонного оцепенения меня не вывел тёти-Любин окрик:
– Леночка, поздно, давай домой!
Точно стряхнув чары, я поспешно убежала в дом, заперев дверь на крючок.
Мне приготовили в дальней комнатке деревянную кровать, непривычно высокую, с большой подушкой в белоснежной наволочке. Здесь, внутри, запахи были уже другие: сухого дерева, мебельного лака, старого белья, пыли – но они мне тоже нравились, и вместе с прохладным