Эх ты – простота лапотная! – посочувствовал парню Тишкевич. Подумал бы прежде, кому нужна твоя правда. За такую правду, дойди она до комдива, многим бы головы поснимали. И этому Свиридову первому досталось бы на орехи. А как же – не углядел. В общем, ясно: начальство решило сор из избы не выносить и представить всё так, будто две роты геройски полегли в бою за Дукшас. Так всем спокойнее. А ты, тем, что в драку с особистом полез, в этом деле только им пособил – дал повод упечь себя в штрафроту. С глаз долой, как говорится, чтоб лишнего где ни попадя не болтал.
– И давно ты здесь? – спросил Николай.
– Уж, почитай, два месяца.
– Да ты везунчик! – вполне искренне удивился Тишкевич.
И было чему. За две недели, что сам он успел отвоевать, потери роты убитыми и раненными составили едва не четверть личного состава. Хотя, со стороны это было незаметно и на общей численности подразделения никак не сказалось: пополнение новыми проштрафившимися происходило регулярно.
– Грех жаловаться, – скромно согласился насчёт везения Барабохин и в свою очередь поинтересовался: – А ты по какой такой причине в штрафники загремел?
Долг платежом красен. Пришлось отвечать.
– Да ни по какой, – шёпотом отозвался Николай.
– Как так? – не понял Антоха.
– Так, я на фронт добровольно пошёл прямо из лагеря, – пояснил Тишкевич.
– Рази оттуда берут? – Удивился Барабохин. – Раньше-то, грят, не брали.
– Теперь, как видишь, берут! Пушечное мясо лишним не бывает! – Ухмыльнулся Николай. – Для начала должен отбыть я три месяца в штрафроте. Если не убьют или кровью искуплю, продолжу службу в обычной нештрафной части. Ну а нет, значит, не судьба.
– За что сидел-то? – с детской непосредственностью полюбопытствовал Барабохин.
– За чужие прегрешения, – ответил Николай, вспомнив, как Барабохин, сказал, что сам в штрафной роте