Старик араб все так же ритмично работал веслами.
– Время близится, сын мой, – пробормотал он, не поворачивая головы. – Да благословит тебя Аллах.
– Не задерживайся в городе, отец. Возвращайся домой. Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
– Это уж как распорядится Всевышний. Все в его руках.
– Иншалла, – повторил пассажир.
На мгновение он пожалел, что судьба определила ему быть человеком Запада, а не Востока. Тогда бы его не волновали шансы на успех или неудачу; ему не пришлось бы снова и снова просчитывать опасности, снова и снова задаваться вопросом, тщательно ли все спланировано и продумано. Вручить ответственность за все Всемилостивому и Всеведущему. Иншалла, я преуспею!
Произнося про себя эти слова, он ощутил нисходящий на него покой и фатализм этой страны. Ощутил и с благодарностью принял. Еще немного, и он сойдет с лодки, ступит на улицы города и бросит перчатку внимательным, бдительным глазам. И успех будет зависеть только от того, удастся ли ему сойти за араба.
Лодка плавно свернула в протоку. Суденышки всевозможных форм и размеров стояли на причале, скользили туда и сюда. Чудесная, почти венецианская сцена: лодки с высокими носами и мягкими, блеклыми красками. Сотни их стояли, теснясь друг к дружке, вдоль берега.
– Пора, – негромко сказал старик. – Ждут ли тебя здесь?
– Да, все договорено. Пришло время прощаться.
– Да будет путь твой прямым, и да продлит Аллах годы твоей жизни.
Подобрав полосатый подол, Кармайкл поднялся и взошел по скользким каменным ступенькам на пристань.
Вокруг бурлила обычная прибрежная жизнь. Рядом с заваленными апельсинами лотками сидели на корточках мальчишки-продавцы. Липкие квадратики пряников соседствовали с горками леденцов, шнурки для ботинок и дешевые гребешки – с мотками резинки. Прогуливающиеся вдоль рядов мерно перебирали четки, то и дело смачно сплевывая на землю. На противоположной стороне улицы, где располагались магазины и банки, деловито сновали молодые эфенди[8] в европейских костюмах с фиолетовым отливом. Встречались здесь и европейцы, англичане и иностранцы. И никто не проявил ни малейшего интереса к одному из примерно пятидесяти арабов, только что сошедших на берег.
Неторопливо шагая по улице, Кармайкл взирал на окружающее с живым детским любопытством. Время от времени он, чтобы не выпадать из образа, шумно отхаркивался и сплевывал, не слишком, впрочем, усердствуя, а дважды, остановившись, высморкался, зажав ноздрю пальцами.
Так, изображая чужака в городе, Кармайкл добрался до моста через канал, прошел по нему и оказался на базаре.
Здесь все было шум, гам и суета.