…И заревел морской сигнал, завыл браконьерский рог,
И мрачную “Балтику” воротил, что в тумане шла на восток.
Вслепую ползли обратно в залив меж водоворотов и скал,
И вот услыхали: грохочет цепь – “Штральзунд" якоря выбирал…
– Хорошая песня. – одобрил «пират». – Сам сочинил?
– Куда мне… – я помотал головой, затягивая узлы, крепящие якорь на полубаке. Сейчас в нём необходимости не было – «Штральзунд» стоял возле низкого, длинного пирса, почти упираясь бушпритом в зелёную облупленную корму парусной шхуны. – Поэт один, только он давно умер. У него много такого, про моря, войны, Империи… всякого, одним словом.
– Ясно. – он снял фуражку и поскрёб пятернёй в шевелюре, и я заметил, что она вся серебряно-седая, с редкими тёмными прядками. – А я-то решил, что ты, раз название судна то же самое.
– Так отсюда и взяли. Есть и второе такое же, оно «Сполох» называется – третья котиколовная шхуна из этой баллады[3]. А вот «Балтики» у нас пока нет… и теперь, наверное, не будет.
Он покосился на меня с насмешкой.
– Ты что, вообразил, что больше не сможешь вернуться домой? Брось, парень, не такой уж я злодей! Просто выхода другого не было. Если верить третьему и седьмому лимбам, время у меня оставалось всего ничего, а там Фарватер закрылся бы, и я застрял бы у вас надолго. А оно мне надо?
– Мне тоже не надо. – согласился я. – В смысле, незачем торчать здесь, у вас, хотя погода, вроде хорошая, солнышко вон… Так что насчёт возвращения, обсудим? Меня, если не забыли, там люди ждут…
Первое, что сделал «пират» после того, как я выполняя его указания, направил «Штральзунд» к брандвахтенному судну – это многословно и витиевато попросил прощения за учинённое надо мной насилие. С тех пор он повторил свои извинения раза три, не меньше, и каждый раз в новых вариациях.
– Может, тебе ещё и за перевоз заплатить? – ухмыльнулся попутчик. – А что, и заплачу – и за работу, и за беспокойство. А вот чем и как – это мы с тобой, парень, обсудим. А сейчас, давай-ка поторопимся, мы и так вон сколько провозились… Кора, пошли!
Он с кряхтеньем встал на ноги. Собака, которую, оказывается, звали Корой, одним прыжком преодолела узкий просвет между бортом и дощатой кромкой пирса и встала, весело помахивая хвостиком-колечком. Морда у неё при этом была улыбающаяся, широкий розовый язык свешивался из пасти, в карих глазах светилось неподдельное собачье дружелюбие.
– Сходни на корме принайтовлены. – сказал я. – Спустить, или?..
– Обойдусь. – буркнул он и прыгнул вслед за своей хвостатой напарницей. Плащ его при этом распахнулся, и я увидел торчащую из-за пояса рукоятку знакомого револьвера