Ученик лоцмана. Борис Батыршин

удивляться, как я не замечал её раньше – ослепительная точка в перспективе тоннеля, в самом его центре. И она разгоралась, испуская колючие лучи, то переливаясь всеми цветами радуги, то выдавая, как настоящий маяк, серии одноцветных вспышек – интересно, в какой лоции они обозначены?.. Раз поймав её глазами, было очень трудно отвести взгляд, да это и не требовалось – наоборот, как будто стало легче править судном, толчки под корму стали не столь яростными, румпель теперь не рвался из рук, как бешеный, а словно бы предупреждал о своих намерениях лёгкими нажатиями на ладонь, которые ничего не стоило вовремя парировать, удерживая огонь таинственного маяка в той единственной точке, куда был нацелен сейчас бушприт «Штральзунда».

      Вихревые стены тоннеля раздвинулись, открывая больше простора, и почти сразу стал стихать ветер – теперь он не завывал, а тонко посвистывал в порывах. Мой попутчик что-то удовлетворённо буркнул под нос и полез отдавать рифы – мою попытку дёрнуться на помощь он пресёк коротким взмахом ладони: «стой, где стоишь, сам справлюсь…» И ведь справился: приняв ветер полной грудью надувшегося грота, дорка побежала резвее, а «пират» направился на полубак и стал распускать кливер. Минуты не прошло, как и этот парус взлетел по кливер-штагу, «Штральзунд» прибавил хода, а выгнутые стены волн и облачных полос ещё сильнее разошлись в стороны, открывая бесконечный простор, в дальнем далеке которого сиял огонь неведомого маяка.

      Я потянулся к футляру бинокля, висевшему на стенке кокпита, но «пират», увидав это моё движение, недовольно каркнул: «Не отвлекайся, парень! Выскочишь с Фарватера – хлопот потом не оберёшься, надо править точно по оси, и всё получится само собой…»

      Он оказался прав: когда я приноровился держать курс точно по оси, направленной на огонь маяка, стихии вокруг поумерили своё буйство. А может, дело было в том, что мы наконец удалились на достаточное расстояние от устья (Горловины? Входа? Понятия не имею, как правильно называть место, где мы вышли на этот невозможный фарватер…) Стены раздвигались всё сильнее. Тоннель превратилсяя из узкой, почти круглой в сечении трубы в сплюснутый снизу и сверху эллипс. То справа, то слева стали появляться своего рода ниши, провалы – то узкие, то наоборот, широченные. В одном из таких провалов я разглядел ровную морскую гладь со стайкой резвящихся дельфинов; за другим, простирался скалистый берег, покрытый буйной тропической растительностью; в третьем, самом узком, промелькнула и тут же пропала корма большого судна с высокими мачтами – паруса на них были свёрнуты и притянуты к реям, по борту, низко над водой стлался шлейф угольного дыма из длинной тонкой трубы, торчащей посреди палубы, и пара больших колёс с красными плицами старательно перемалывали воду. Было ясно, что пароход только что свернул отсюда, из тоннеля-фарватера – и теперь шлёпает куда-то по своим пароходным делам, не усматривая в подобном способе навигации ничего экстраординарного.

      Я покосился на попутчика. Одной рукой он сжимал пропущенный через блок гика-шкот (стаксель-шкот был, как положено,