– Лунька, что это ты ныне хлебосольный такой? Гляди, обкормишь, беда будет…
– Не обессудь, государь, – наклонил голову атаман, – для своего милостивца, царя-батюшки, ничего не жалко…
– Не жалко? – захохотал Петр. – А вот пожертвовать в казну жалеешь.
Видя, что эти слова не по душе Максимову, захохотал еще громче. Потом, обрывая смех, спросил у Кондрата:
– Так какой награды, атаман, хочешь?
– Никакой награды, государь, мне не надо, – сказал Булавин и поклонился. – Спасет тебя Христос, государь, на добром слове… Дозволь, государь, челом бить. Выслушай твоих верных холопов, донских казаков…
– Говори, – разрешил Петр, с любопытством глядя на крепко сложенную фигуру бахмутского атамана.
– С незапамятных времен, великий государь, мы, донские казаки, владеем речками Бахмутом, Красной и Жеребцом. Понастроили мы там соляных варниц. А ныне вот начал нас полковник Шидловский со своими изюмскими казаками обижать. Приходят они к нам, дерутся, ругаются, похваляются побить нас до смерти. Хотят, чтоб мы ушли с тех речек, а они б там заселились… Повели, великий государь, тому полковнику Шидловскому не обижать нас. Пусть он со своими казаками уйдет с наших земель…
Петр задумался.
– Великий государь, – сказал Илья Зерщиков, – правду истинную говорит атаман Кондратий Булавин: дюже забижает нас полковник Шидловский со своими казаками.
– Ладно, будь по-вашему, – произнес Петр, – разберусь… А сейчас не будем о том говорить… Лей, атаман, вина, подставил он Лукьяну пустой кубок.
Наполнив кубки и ковши вином, Максимов позвал домрачеев, которые чинно расселись на скамьях в углу. Атаман кивнул головой, домрачеи дернули струны и запели:
Против моего двора
Приукатана гора.
Приукатана, прилита,
Башмачками прибита…
Из дверей в горницу впорхнули девки-плясуницы с тулумбасами[19]. Ударяя в них, плясуньи закружились по горнице, сверкая озорными глазами, серебряными и жемчужными ожерельями, монистами.
Все они были молоды, цветущи; наряды их красивы, ярки.
Гости поднялись и отодвинули столы к стене, давая простор танцовщицам. Домрачеи пели:
Подломился каблучок,
А я, млада, на бочок…
Струны звенели: дрын… дрын… дрын…
Звонкоголосо подпевали девки-плясуницы, колотя в тулумбасы и притаптывая цветными сапожками с колокольцами:
Я упала да лежу,
Во все стороны гляжу…
Сливались девичьи голоса с мужскими, нежно звенели домры и сломницы под искусным перебором старых музыкантов, гремели бубны, стучали каблуки с колокольцами.
…Туда глядь, сюда глядь,
Меня некому поднять…
Шум и гам проникали на улицу через распахнутые настежь узкие оконца атаманского дома. На улице толпа народа прислушивалась к веселью; переговаривались, посмеиваясь:
– Загуляли