– Слава богу, Афанасьич, – низко поклонилась ему Наталья.
– Встречай гостя, Наталья.
– Всегда рады гостям, – снова поклонилась она, заметив за широкой спиной мужа деда Остапа.
– Во имя Отца и Сына… – закрестился было старик, шагая через порог, но, стукнувшись макушкой о притолоку, простонал: – О, будь ты проклята!
– Никак зашибся? – обернулся Кондрат к нему.
– Ничего, – проговорил старик, морщась и почесывая плешину. – На то ж вона, притолока, низка, щоб хозяину с хозяйкой кланяться. А я было, старый, загордился, не хотел нагнуть головы…
– Давай нам, Натальица, вечерять, – весело сказал Кондрат, сбрасывая с себя оружие и кафтан. – Дюже голодны и я и дед Остап.
Наталья полила из железного кувшина на руки мужу и деду Остапу. Вытерев руки чистым холстинным полотенцем, казаки сели за стол. Наталья прислуживала им, сама не садилась. Кондрат налил в ковш крепкого переварного меду. Наталья подала студень, налила щей, поставила миски с блинцами и варениками.
Дед Остап отирал испарину со лба.
– Хай тоби грець, баба… Куда ж все це исты?.. Кабы было б у меня два брюха, а то ж воно одно – и то махонькое…
– Ешь, дед Остап, ешь, – угощал Кондрат. – От лишней ложки брюхо не лопнет… Давай выпьем. Будь здоров!
– Выпить, Кондратий, я дуже люблю… Ой, и дуже ж! – закачал головой старик. – Да без того козаку и не можно. Ну, дай бог, щоб пилось да илось, а дило б и на ум не шло.
– Нет, дед, так не гоже, – покачал головой Кондрат. – Надо, чтобы и пилось и елось, а дело б с ума не шло. Без дела человеку нельзя жить.
– Хай буде так, козаче…
Заметив выглядывавшую из дверей горенки дочь, Кондрат засмеялся:
– Что ты, Галя, оттуда выглядаешь, как все едино сурок из норы? Поди сюда.
Девушка несмело вышла из горенки и низко поклонилась отцу и деду Остапу, зазвенев позолоченными цепочками и турецкими деньгами косника[50].
Кондрат, улыбаясь, ласково смотрел на дочь. Девушка была очень похожа на отца: такие же черные смелые глаза, тонкий, чуть с горбинкой, нос, яркие чувственные губы.
Она была празднично одета. На ней, как и на матери, был фиолетовый шелковый кубелек, опускавшийся ниже колен из-под него, как у турчанки, выглядывали красные атласные шальвары, вобранные в мышиного цвета ичижки[51], простроченные на подъеме серебром. Талию туго перехватывал бархатный, выложенный каменьями и серебряными бляхами пояс. Черные вьющиеся волосы заплетены были в две тугие длинные косы с яркими лентами и махрами на концах. На голове поблескивала перевязка с медными, вызолоченными гвоздиками и золотой бахромой. С висков на румяные щеки свисали жемчужные чикилеки[52].
Все эти наряды отец привез любимой дочери из походов.
– О, яка гарна дивчина! – воскликнул восхищенный дед Остап. – Эх, да кабы я был молодым парубком, я б оженився на ней! А может, моя кралечка, пидеш зараз за меня… а? Ты не гляди, голубка, що я старый. Я старый,