– Не понимаю, Аркадий Валерьянович, где вы тут обнаружили преступление? – Недовольный голос полицмейстера ввинчивался в мозг, как бурав из мастерской Ингвара. – Нападение животного – трагический, но всего лишь случай!
– Шурин рассказывал, у них в Сибири медведи по окраинам бродят. Не знал, что в Екатеринославе так же, – хмыкнул отец.
– У вас, ваше высокоблагородие, шурин в Сибири? – с нехорошей многозначительностью протянул екатеринославский полицмейстер.
– Губернатором… – не глядя на них, словно беседуя со стеной, обронил жандармский ротмистр.
Воцарилось молчание, которое наконец прервал отец.
– Добыча надкушена, но не съедена, – принялся загибать пальцы он. – Не брошена там, где убита, – жертв затащили в дом. И заперли на висячий замок. Сомневаюсь, что это могло сделать животное.
Теперь молчание стало и вовсе долгим.
– Местные могли спрятать. Чтоб их не опрашивали. Фабричные, знаете ли, не слишком законопослушны, – наконец пробормотал полицмейстер.
– Разберемся, Ждан Геннадьевич, – сие наша с вами прямая обязанность. Человек ли, зверь – нам ловить, – протянул отец. – Для начала отправьте вашего фотографиста запечатлеть место преступления. После пусть заберут тела в мертвецкую, на ледник. И отбейте телеграфом сообщения во все участки города, чтоб приглядывали – вдруг и впрямь медведь. Цирк у вас тут, случаем, представлений не давал?
– Но… В наших участках нет телеграфных аппаратов! И фотографического у нас тоже… нет. То есть он был, но… сломался. Фотографист наш им мазурика по голове стукнул, когда тот аппарат отнять хотел.
Тишина стала больше, глубже… тяжелее.
– Насчет ледника все же озаботьтесь, – наконец вздохнул отец. Послышалось шарканье ног, и темные силуэты, едва различимые Митей сквозь пляшущее перед глазами горячее марево, стали удаляться. – Я бы хотел побеседовать непосредственно с тем, кто у вас заведует городским сыском.
– Так я заведую! – пробормотал полицмейстер. – И вот… сыскарь у меня в подчинении… тут где-то должен быть…
Голоса стихли.
Ледник! Ледник! Медленно, старательно контролируя каждое движение, Митя повернулся к Штольцам. Только не показывать, как ему худо! Светский человек демонстрирует свои страдания, если те изящны, пристойны – ну, или изящно-непристойны! – и могут понравиться дамам. Подлинные страдания следует переживать в одиночестве, не беспокоя других.
– Ежели мы притащили треклятые бутылки, надо их сдать, – сквозь саднящее горло выдавил Митя.
– Извольте не давать моему брату указаний! – немедленно ощетинился Ингвар.
– Как угодно… – Митя коротко кивнул и двинулся прочь по длинному унылому коридору полицейской управы. Каждый шаг давался с трудом, будто он грудью раздвигал горячий воздух. Ожидающие в коридоре просители любопытно косились, даже средних лет девица,