– Я знаю, как выглядит моя мать. Она столько раз ко мне во сне приходила, – ответила я. – Она очень красиво одета, в синей клетчатой блузке, на черных высоких каблуках, в белой юбке, прямо как Тереза Тенг[11].
Хай Куй попросила меня зайти в дом и открыть жестяную коробку, покрытую толстым слоем пыли. Перевернув ее вверх дном, я нашла черно-белую фотографию. Сильная и отважная девушка сидела на камне у реки, прикрыв грудь соломенной шляпкой. Хотя фотография выцвела, а лицо девушки разъел жучок, я с первого взгляда узнала в ней свою «мать».
– Откуда у тебя фотография моей мамы?
– Она тебе не мать, – сказала Хай Куй. – Это моя фотография, когда я была молодой. Хотела тебя попросить, чтобы ты на могильную плиту мне наклеила, так стоматолог Цзинь сможет меня найти.
– И как ты только можешь врать на пороге смерти? – спросила я. – Я же вижу, что это моя мама. Как ты могла быть такой красивой? Посмотри на себя…
Хай Куй вздохнула. Когда она вздыхала, ее опухшее лицо становилось еще более уродливым, и с каждым таким вздохом все ее тело словно собиралось развалиться на части.
– Если даже ты мне врешь, то во всем Даньчжэне не осталось никого, кто говорил бы правду. – Я потерла фотографию, немного сомневаясь в своих суждениях.
Я пригляделась повнимательнее – девушка на фотографии и правда была похожа на Хай Куй. Толстенные губищи – ее характерная черта.
Я протянула ей фотографию и спросила, чем я не похожа на нее?
– Ничем не похожа! – ответила Хай Куй.
Мое тщеславие в очередной раз было разгромлено умирающей. Как и Жун Яо, она нарочно не давала мне поднять голову и быть человеком.
– В то время я не была больна, – пыхтенье Хай Куй было таким же громким, как ее обычный голос. – Я собачатница Си Ши из Даньчжэня, молодая и прекрасная…
Огромные груди соскальзывали по ее бокам, пытаясь предать тело и сбежать, как волосы.
Я захотела эту фотографию. Я поставила ей условие, от которого она не могла отказаться: отныне и впредь я буду каждый день приходить навещать ее, чтобы она не умерла без вести.
– Хорошо, признаю, на фотографии твоя мама, – «уступила» Хай Куй, а потом добавила, снова себе под нос: – У меня ведь тоже должна была быть дочка.
Я выиграла. Наконец-то появился шанс восстановить справедливость для моей матери. Жун Яо говорил, что моя мать была грязной бродячей душевнобольной, которая забеременела от какого-то бомжа, родила меня и в конце концов утонула во время наводнения, забив своим телом сточную канаву… За эту самую злобную в мире клевету я никогда не прощу Жун Яо, пусть бы он хоть сто раз меня воспитал! Я могла прийти к нему с этой фотографией и заставить его склонить передо мной голову и просить прощения, чтобы все люди в городе, которые презирали меня, почувствовали