– Здравствуй, друг, – тихо и как можно проникновенней произнес я. Эффект усилил слабый сам по себе от голода голос. – Я вот… тебя жду… Можно… только… поменьше соли. Врачи… не советуют. Говорят, для желудка вредно, если прямо… вот так натощак… бухать… не подумавши.
Мизантропов на этот раз не удостоил меня ответом и, налив мне супа и положив второго с компотом, молча укатил свою тележку. Я снова оказался один. В этот раз я решил не напрягаться и, легонько оттолкнувшись рукой от края стола, подкатился к обеденному столику на кресле. М-да… Два малюсеньких кусочка черного хлеба. Супу в тарелке было совсем немного, на самом донышке. Во второй тарелке виднелась пара ложек картофельного пюре. Зато компота – целая кружка, а когда мой взгляд упал на графин, то я совсем очумел от радости. Графин был наполнен до самого горлышка. Я осторожно снял пробку и чуть-чуть глотнул. Как хорошо-то, Господи! Освежающая, блаженная влага и, что самое главное, не соленная! Я схватил графин за горлышко обеими руками, отшвырнул пробку в сторону, которая упала и покатилась куда-то по полу, и, захлебываясь и давясь до спазм в горле и слез в глазах, стал с великим наслаждением шумно глотать воду самыми большими глотками, на которые только был способен мой зоб. Звуками, которые я издавал, можно было с успехом озвучить загнанную лошадь, пьющую из водоема. Я оторвался от графина, только тогда, когда выпил почти литр воды и хотел пить еще, но тут меня сильно и резко затошнило и я, оставив графин в покое, шатаясь и выставив вперед руки, чтобы с разгону не расквасить нос о какой-нибудь подвернувшийся ненароком угол, помчал в туалет рыгать водой. Немного придя в себя, я плюхнулся прямо на пол у унитаза и, приобняв его рукой, как самого надежного друга, подождал, собираясь с силами. Затем встал, вытерся туалетной бумагой и, бросив ее в мусорное ведро, поспешил к столу. Медленно, стараясь тщательно разжевывать пищу, поел и мой желудок, наконец, перестал нудно и противно ныть. По нему разлилась сытая истома. Выпив компота и переждав, чтобы насладиться счастливейшими минутами своей жизни, я перекатился на кресле к компьютеру и продолжил играть. Мое настроение значительно поднялось, и я был готов орать песни от счастья. Теперь я чувствовал себя способным на многое. Я физически ощущал, как мое измученное восемью днями голодовки тело вновь наполняется животворящей силой. Нет, теперь