базу Чехословакии и как ни в чём не бывало продолжают поставки стратегического сырья, пшеницы и нефти прежде всего. Сам собой возникает вопрос: желают ли эти правительства действительно останавливать агрессора в его устремлении на восток? Ответ очевиден: нет, не желают. И потому товарищ Сталин не удивляется, что правительство его величества рожает всего лишь протест, в котором объявляет открыто, что не имеет намерения вмешиваться в дела, в которых могут быть непосредственно заинтересованы правительства других стран, то есть, господа фюрер и дуче, что хотите, то и воротите, а правительство его величества будет сожалеть обо всех действиях, которые могут привести к нарушению атмосферы растущего всеобщего доверия и сотрясать воздух клятвами, что окажет сопротивление и не допустит ни того, ни сего. На простом русском языке это не может не означать: нас не трогайте, нападайте на Румынию, нападайте на Польшу, нападайте на Советский Союз, мы вмешиваться не станем, а станем во всю мочь сожалеть. И на другой же день правительство его величества не моргнув глазом проглатывает новое оскорбление. Все правительства мира получают уведомление, что отныне внешними сношениями протектората Богемии и Моравии ведает министерство иностранных дел Третьего рейха, а дипломатические миссии в Праге с этого дня не могут существовать и должны быть преобразованы в консульства. Фюрер не то испытывает презренных лавочников, не то потешается над ними: как, мол, они? А они ничего, воле фюрера лавочники покорны и без малейшего возражения преобразовывают дипломатические представительства в генеральные консульства, закрепляя этим актом непротивления злу насилием исчезновение Чехословакии с карты Европы.
Наконец и Шуленбург доставляет Литвинову ноту Третьего рейха. Её русский текст Литвинов передаёт товарищу Сталину. Он читает и поднимает глаза:
– Он что, держит нас за болванов? Разве маленькая Чехия угрожала Третьему рейху? Разве маленькая Чехия способна кому бы то ни было угрожать? Разве может быть опасным народ, который без единого выстрела впускает в свои пределы врага? Такой народ достоин презрения, да, тем не менее право на презрение ещё не дает права на насилие. Нет, не даёт.
Литвинов склоняет голову и вертит в руке карандаш.
Он прищуривается и спрашивает:
– Что вы намерены отвечать?
Литвинов страсть как не любит такого рода вопросов и отвечает уклончиво, что, по его мнению, акт агрессии следует осудить, впрочем, не прибегая к крайностям тона.
Он возмущён:
– Напротив, тон должен быть резким, я бы сказал, даже жёстким. Мы не можем оставаться спокойными, когда многочисленные акты агрессии не вызывают никаких ответных действий со стороны западных демократий. Мы не можем оставаться спокойными, что германский фашизм ни разу не вспомнил о том, что Версальская
