Воспоминания о ночных часах осаждали меня, и я кусала губы, чтобы укротить слишком жаркие мысли. Вдруг в зеркале позади меня, к моему смущению, отразилось лицо Хармионы.
– Дорогая госпожа… ваше величество… я… – бормотала она.
Вид у нее был потрясенный.
– В чем дело? – спросила я. Боюсь, слишком резким тоном.
– Это правда – то, что говорят люди? Будто господин Антоний всю ночь пробыл здесь?
Она бросила взгляд на смятую постель.
– Да, это правда. И доставил мне огромное наслаждение! – с вызовом выпалила я.
– Госпожа… – упавшим голосом вымолвила Хармиона.
– И не надо меня порицать! Слышать ничего не хочу. Мы не подотчетны никаким земным властям! – Я повторила фразу Антония.
– А как насчет твоего собственного сердца? Как насчет египетского двора? Как насчет общественного мнения в Риме?
– Пренебрегать общественным мнением Рима мне не впервой, двору Египта я ничем не повредила, а что до моего сердца, то оно… оно тянется к нему!
– Лучше бы этого не было! – заявила она. – Лучше бы к нему тянулось твое тело.
Я рассмеялась:
– По правде сказать, именно тело и тянется. Ведь во всех других смыслах, кроме… телесного, я его почти не знаю.
Но все же… пока и этого было более чем достаточно.
Судя по виду, Хармиона почувствовала облегчение.
День прошел. Я поблагодарила поваров и слуг за удавшийся пир и, приметив, что они с трудом скрывают улыбки и смотрят на меня с любопытством, многозначительно толкая друг друга под ребра, велела им нащипать к завтрашнему вечеру несколько коробов розовых лепестков. Вот так. Пусть будут при деле, а не гадают, чем занимается по ночам их царица!
На пир к Антонию я вознамерилась прибыть уже не как Венера, а как Клеопатра: ведь новость, повторенная дважды, уже не впечатляет. Пока меня одевали, я светилась от переполнявшего меня радостного волнения.
Я отправилась к нему на носилках, в наступающих сумерках, в сопровождении четырех факельщиков. С возвышения были видны чистые улицы и аккуратные дома Тарса. Этот город был предан Цезарю, и Кассий обошелся с ним весьма сурово, но Антоний вознаградил горожан за верность и перенесенные страдания.
Резиденция Антония находилась в самом центре. Меня доставили туда, опустили носилки, и я вышла на широкие ступени, ведущие к большому крытому залу. По обе стороны лестницы стояли часовые. Вооруженный эскорт проводил меня в помещение с высоким плоским потолком, разделенное на три секции рядами колонн.
На самом деле это был торговый зал, освобожденный специально для торжественного мероприятия. По такому случаю ему попытались придать роскошный вид. Шероховатые стены завесили сирийскими драпировками с ручной вышивкой, через каждые несколько локтей расставили светильники на подставках, а близ входа устроили помост, где играли музыканты. Однако запах рынка не могли