– Не знаю, – ответила она. И тут же вкрадчиво пропела, подзывая мужчину: – Руперт, Руперт!
Беркин молча подошел к ней.
– Мелкие вещи утонченнее крупных? – спросила она со сдержанным смешком, как бы задавая вопрос в шутку.
– Понятия не имею, – ответил он.
– Ненавижу утонченность, – заявила Урсула.
Гермиона медленно окинула ее взглядом.
– Вот как? – сказала она.
– Утонченность всегда казалась мне признаком слабости, – с вызовом, словно ее престиж оказался под угрозой, объявила Урсула.
Но Гермиона ее не слушала. Внезапно она нахмурилась и, задумавшись, насупила брови; казалось, ей трудно заставить себя заговорить.
– Руперт, ты действительно так считаешь, – начала она, словно не замечая присутствия Урсулы, – ты действительно считаешь, что это стоит делать? Стоит пробуждать у детей сознание?
По лицу Беркина пробежала тень, он с трудом сдержал ярость. У него были впалые щеки и неестественно бледное лицо. Эта женщина задела его за живое своим серьезным вопросом о самосознании.
– Никто не пробуждает у них сознание. Оно пробуждается само, – ответил Беркин.
– А как ты думаешь, стоит стимулировать, убыстрять процесс созревания? Разве не будет лучше, если они ничего не узнают о соцветии и будут видеть орешник в целом, не вдаваясь в детали, не имея всех этих знаний?
– А что лучше для тебя – знать или не знать, что вот эти маленькие красные цветочки станут орехами после того, как на них попадет пыльца? – сердито спросил Беркин. В его голосе слышались жесткие, презрительные нотки.
Гермиона молчала, по-прежнему устремив ввысь отрешенный взгляд. Беркин кипел от гнева.
– Не знаю, – ответила она неуверенно. – Не знаю.
– Но знание – все для тебя, в нем вся твоя жизнь, – вырвалось у него.
Гермиона медленно перевела на него взгляд.
– Разве?
– Знать – главное для тебя, в этом ты вся; у тебя есть только знание, – вскричал Беркин. – Ты не видишь реальных деревьев или плодов, ты только о них говоришь.
Гермиона опять помолчала.
– Ты так думаешь? – произнесла она наконец с тем же неподражаемым спокойствием. И капризно поинтересовалась: – О каких плодах ты говоришь, Руперт?
– О райском яблоке, – ответил он с раздражением, ненавидя себя за слабость к метафорам.
– Ага, – сказала Гермиона. У нее был усталый вид. Некоторое время все молчали. Затем, с трудом превозмогая себя, она продолжила, шутливо проговорив нараспев: – Не будем говорить обо мне, Руперт. Неужели ты всерьез думаешь, что эти дети будут лучше, богаче, счастливее, обретя знания, неужели ты в это веришь? А может, лучше оставить их такими, какие они есть, не оказывая на них воздействия? Не лучше ли им остаться животными, обыкновенными животными, грубыми, жестокими, любыми, но только не обладать самосознанием, лишающим их стихийного начала.
Беркин и Урсула думали, что Гермиона завершила свою речь, но у нее в