И сколько ж их выросло в барачном, раскинувшемся вокруг Инвалидки теплом и вонючем человеческом болотце, этих дощатых послевоенных грибов. Только лишь на шоссе, на коротком плече от «Аэропорта» до «Сокола», пять павильонов, не считая тех, что не на «инвалидной» стороне; а в глубине и не счесть. Вокруг одного лишь рынка – целое ожерелье, бусинка к бусинке, и, конечно, самое желанное здесь – довоенной постройки, с желтыми облупленными фальшивыми полуколоннами по лицевой стороне – чайная, она же «Парилка», не дощатая, а кирпичная, недавно еще приют местных прирыночных извозчиков и ломовиков, которые, как известно, без чаю не обходились. Чуть ли не к стене чайной пристроился сколоченный из горбыля «Костыльчик», названный так за то, что служит опорой многочисленным калекам Инвалидки, торгующим разной дребеденью вроде старых медных кранов и примусных горелок и забегающим сюда подкрепиться и прогреть нутро; а дальше – «Мишка в лесу», или просто «Мишка», где на щелястой стене близ печурки висит огромная, рыночным художником намалеванная копия знаменитой картины, а за «Мишкой» – «Шляпа», очень интеллигентное заведение, где толкутся торговцы предметами искусства с Инвалидки – художники-неудачники, промышляющие ковриками, цветными котами-копилками, ракушками, портретами красавиц; за «Шляпой» – «Гусек»… А дальше, а дальше…»
В этих кафе, закусочных, столовых, пивных, которые в народе называли «голубыми дунаями», фронтовики собирались, чтобы вновь ощутить себя единым братством. Неустроенный быт, тяжелая работа или, наоборот, ее отсутствие, проблемы со здоровьем и тому подобное – все отходило на второй план. В «голубых дунаях» царила фронтовая ностальгия. Люди там вспоминали, каково это – ощущать, что ты держишь в руках судьбу родины. Тяжело было бывшим воинам-освободителям чувствовать себя лишь маленькими винтиками большой машины, незначительными, а иногда и вовсе ненужными. «9 мая 1950 года, – записал в своем дневнике бывший фронтовик Э. Казакевич – День победы… Я зашел в пивную. Два инвалида и слесарь-водопроводчик… пили пиво и вспоминали войну. Один плакал, потом сказал: Если будет война, я опять пойду…»
И лишь только просигналят шабаш в цехах авиационного, протезного, изоляторного, автомобильного и многих иных заводов, привязанных к нитке метро, лишь только зависнут, покачиваясь, замки на дверях крохотных дощатых мастерских («чиним, паяем, лудим, точим, чистим, перелицовываем, красим, штопаем»), опустеют грубо сколоченные ряды и лавочки Инвалидного рынка, любимого детища барачного поселка, весь этот народ, ну, почти весь, кому повезет работать