Серые облака немного раздвинулись, в окно купе заглянул лучик. Проводница принесла чай, а мама достала зефир в шоколаде.
Лексейка
Сурнин Алексей
Непростительно раннее утро. Деревню Большие Лопатины пока не отпустила сонная одурь ночи. Дома ещё прячут свои крыши под пуховую перину тумана.
Лениво зевнула входная дверь добротной бревенчатой избы. Наружу выбрался встрёпанный мальчуган лет пяти с ивовой вицей в руках.
Соседский кот, дрыхнущий на бревне-лавке, открыл глаз и стал настороженно следить за ним: не его ли идут мацать и тискать, не пора ли драпать под забор?
Спи дальше, котяра. Не до тебя ему. Есть дело важнее. Он идёт хлестать царапучую малину. Жалко ей, видите ли, отдавать Лёшеньке сладкие тёмно-красные ягоды.
– Дейзись, маина! – грозит высоко поднятой вицей малец. – Я тебе показу куськину мать! Я тебя наказу!
И пусть одет аника-воин в дедову майку, что висит на нём, словно длинное платьишко на девчонке, а ноги утонули в бабушкиных галошах, он ещё покажет всем… ту самую мать Кузьки. Сурово сдвинутые брови и надутые щёки обещают скорую и неотвратимую кару воображаемому врагу.
При слове «наказание» рука парнишки сама собой тянется к левой половинке попы. Той, что сильнее болела от дедовой вицы. Вот скажите на милость, почему такая несправедливость? Шалили обе половинки одинаково, а наказали сильнее – левую!
И из-за чего наказали-то? Подумаешь, взял дедовы очки и пошёл разглядывать волосинки мочала в избушке-пристрое…
– Деда, зачем тебе очки?
– Я в них газету читаю, Лексей. Буковки махонькие, а очки их большими делают.
Через стекло и, правда, всё таким большим видится. Лёшка мочало к оконцу поднёс, к солнышку и через стекляшку очков волосинки его разглядывает. А оно возьми и задымись. И огонёк появился. Сначала малюсенький, а когда поел липовой коры – больше стал.
– Так ведь он и избушку слопает! – испугался Лёшка и кинулся к бабе с дедом.
Избушку он спас. Да и мочала сгорело всего ничего. Но дед всё равно выпорол. Несправедливо! Ведь это он виноват! Зачем про очки сказал?!
Малец стёр ладошкой слезу, выступившую от обидных воспоминаний, и пошаркал по тропинке к огороду.
Пружина калитки тугая, так и норовит огреть ею по спине. Было непросто, но он справился. Он же мужчина. Ему уже почти шесть.
– Дейзысь, маина, – издал Лешка воинственный клич, когда увидел знакомые кусты, и погрозил вицей. – Сяс наказу!
Бабушкины калоши издевательски цеплялись за ослянку и дикую ромашку и не давали свершить задуманное. Но всё рано или поздно заканчивается. Закончилась и тропинка. Вражина прямо перед ним.
Он уже замахнулся вицей, но другая рука-предательница потянулась за красным язычком – ягодой.
– Ты ессё и длазнисся! – сердитым ёжиком пыхтел Лёшка.
Обижался он мысленно, потому что рот оказался