– Не намекивай, – ответил я. – А вдруг таким и был? Сейчас все сказать можно. Как каждая старуха утверждает, что была красавицей и у самого Берии сосала.
Фальстаф сказал бодро:
– Я тебе даже как бы завидую!.. Ничто не болит, в боку не колет, к сердцу не подкатывается.
– Не бреши, – сказал я уличающе. – Тут по звонку пиццу не приносят. А ты еще в ресторанах бываешь, жрун хренов.
– Зато, – возразил он, – хоть из компа тебе не вылезти, но окружение можешь создать любое. Не только сто коробок пиццы, но и гарем виртуальный! И греческого мальчика.
Человек, мелькнула мысль, тварь ненасытная, не для того на подламывающихся плавниках вылез на сушу, чтобы остаться на берегу. Хотя, конечно, у меня мир здесь ширше, куда угодно могу прыгнуть, хоть в Новую Зеландию, где только-только начали устанавливать суперкомпьютер, но не останусь тут навечно. Не знаю еще как, но не останусь.
Я кивнул на замолчавшего Сарумана.
– Переживает?
Он вздохнул тяжко.
– Утром придется к директору.
– Заметят сразу?
Он усмехнулся одной половинкой рта, у него это получается зловеще красиво и загадочно.
– А ты как думаешь? Половину Москвы без света оставили!.. Не все же спят, есть службы, что с огнетушителями наготове… Но что сделано, то сделано. Ты сам как, сейчас это главное. Мы совершили это!.. И никакого ликования в мире. Что с нами стало, что приходится таиться?
Я хотел пожать плечами, но вспомнил, что выставил на экран пока только лицо, скривил губу, аватар повторил в точности.
– Мир пошел в разнос, не заметил? Люди живут, как будто завтра апокалипсис.
Саруман медленно поднялся, опираясь обеими ладонями в широкие поручни кресла, сказал несчастным голосом:
– Директор прислал эсэмэску. Странно, даже не позвонил. Просит зайти срочно.
Фальстаф громко и хрипло крякнул, так мог разве что стопудовый селезень из эпохи триаса, помрачнел, сказал глухо:
– Держись и плюй на все. Мы давно на пенсии, какого хрена горбатимся?
Саруман тяжело вздохнул и, тяжело шаркая растоптанными башмаками, потащился к двери.
Я молчал, Фальстаф развернулся в мою сторону вместе с креслом. Крупная красная морда стала невеселой, для него это вообще устрашающее зрелище, все мы привыкли видеть его жизнерадостным жруном с громовым голосом, постоянно жаждущим пиццы и простого человеческого пива, хотя профессору и автору ряда академических работ больше приличествовало бы белое французское вино «Ля гардэ» и устрицы из Женевы.
– Наш директор, – сказал он мрачно, – вообще-то хороший человек. И честный. Вчера признался мне, что до сих пор не может понять, как лампочка горит! И мы к такому человеку со своими проектами?
Глядя на него, я тоже ощутил страх и безнадегу. Мозг тут же