Мама опустила руки и смотрела в окно. В её светлых глазах я видела отражение тех пожаров, которые принесли в её маленькую страну захватчики. Война не знает деликатности. Маме повезло, что отец не бросил её, обесчещенную, а всё-таки женился, чтобы придать своему вторжению иллюзию законности.
Так думала я раньше, а теперь смотря на её осунувшееся, резко постаревшее за пару минут лицо я видела лишь боль, смягчённую годами и новыми обязанностями, и печаль. Тихую, бесконечную, как завывание ветра по ночам, похожее на вой одичавшей собаки, потерявшей дом и так и не обрётшей себя на воле.
– Так вот, Гердарика, ты позволишь себе ночь любви, а потом вставь эту облатку в то самое место. Поняла? Откуда истекает месячная кровь. Только не опоздай, это надо сделать, пока в тебе живо семя мужчины. И ты снова станешь невинной. По крайней мере, телом. Твой король ничего не заметит, а тебе будет уже не так больно, как в первый раз.
В дверь постучали. Мама приосанилась и, легонько оттолкнул меня, встала на ноги, приняв отстранённый вид.
– Кто ещё там? – спросила она громко и сердито, одновременно подав мне знак подняться с колен.
Сжав в руке верджилий, я поднялась и отряхнула пышные юбки подвенечного наряда.
– Его Величество король, – объявил седовласый тучный герольд, личный слуга моего отца, и распахнул дверь.
Мы с мамой склонили головы и присели в лёгком полупоклоне.
– Оставь нас, – пренебрежительно бросил вошедший отец моей матери и повернулся ко мне.
Он был мужчиной видным, даже сейчас, по прошествии времени, когда приближалась пора его покоя, его величество поражал своей крепкой мужской фигурой, почти не оплывшей за годы, проведённые в седле или в походе. На пирах у нас не было принято объедаться или предаваться безудержному разгулу.
Мама, посмотрев на меня через его плечо, поклонилась ещё раз и пятясь вышла и комнаты. Дверь закрылась, я так же стояла, склонив голову и не смея заговорить.
– Дочь моя, ты всё помнишь, о чём мы с тобой говорили в последние недели? Будь хорошей женой и скорее становись матерью сыновей, чтобы у нашего зятя не было повода признать брак нелегитимным.
Он много говорил о политике, слишком много в такой знаменательный для меня день. О долге, о гордости за меня перед обеими странами, о многом.
Не о любви.
В итоге наша встреча с тем, кого я боготворила в юном возрасте, окончилась ровно, но оставила ощущение облегчения. Отец был рад, что сбыл с рук залежалый товар. Теперь я ясно видела, что все его разговоры о том, что будь я мужчиной,