Тётя Паша поставила на щелястый стол тарелки со щами.
– Мне же в отряде обед дадут, – сказал я.
– Ничего. С отрядом второй раз покушаешь. Жерновок-то у тебя сейчас хорошо мелет. – Она хлопнула меня но животу. – Ешь. Тебе расти надо.
Ели молча. Дядя Толя осторожно нёс ложку, подставляя под неё кусок хлеба.
Потом были макароны и компот.
– Перекур с дремотой! – сказал дядя Толя после обеда, и мы уселись на солнышке, у стены кухни, где уже сидели две нянечки и судомойка.
Нянечки разговаривали, а судомойка, совсем ещё молоденькая, конопатая девчонка, тихонечко напевала:
– Что стоишь, качаясь, тонкая рябина.. .
Я эту песню люблю. Я вообще люблю песни и петь люблю. Но мне нравятся взрослые песни. А в школе поём: «Серенькая кошечка села на окошечко, хвостиком виляет, деток собирает…» Села на окошечко—и пускай сидит. Мне-то какое дело до этой серенькой кошечки? Я по-настоящему пою дома, а в школе только так, рот открываю: «Патоку соберём, варил дядя Симеон…» Что за патока такая? Зачем её дядя Симеон варил?
Дома мы поём на два голоса. Я – первым, мама – вторым. Только она поёт редко, потому что занята всё время: работает, учится. Я один раз пел про рябину. А мама говорит бабушке:
«Смотри, наш Ёжик поёт, как большой, словно всё понимает!» Мама думала, я не слышу её слов. А я слышал. Конечно, я всё понимаю. Это ведь песня не про дерево, хоть оно и красивое, это про людей. Про то, как грустно, когда человек один остаётся. Вот моя мама, и я, и бабушка – как бы нам хорошо было с папой жить, но его убили на войне, вот и «нельзя рябине к дубу перебраться». Значит, это песня про нас. Это и про дядю Толю, про его сына-моряка… А про рябину поётся, чтобы никому обидно не было: вроде эта песня только про деревья, а там понимай сам.
– А вот, – сказал дядя Толя, – нам сейчас народный артист республики Боря споёт или стих скажет.
Нянечки и судомойка заулыбались и захлопали в ладоши. Я решил, что спою свою самую любимую песню про крейсер
«Варяг». Я встал, потому что не такая это песня, чтобы ее сидя петь. Я когда эту песню пою, у меня на руках гусиная кожа делается.
Наверх вы, товарищи, все по местам!
Сначала получилось негромко, потому что трудно так сразу, с бухты-барахты петь. Но посмотрел я на дядю Толю, на его тельняшку, и запел во весь голос:
. . . Врагу не сдаётся наш гордый « Варяг»,
Пощады никто не желает!
У нас есть старые журналы «Нива», и там на фотографиях и этот крейсер, и красивые старинные моряки с усами… И море в столбах взрывов.
. . . Из пристани Верной мы в битву пойдём
Навстречу гряду щей нам смерти!
За Родину в море открытом умрём. . .
Я когда это пою, мне кажется, что в руках у меня знамя и вокруг плечом к плечу стоят матросы. Некоторые падают, потому что «свистит, и гремит, и грохочет кругом.. . И судно охвачено морем огня».
Из дверей кухни вышла тётя Паша, руки у неё были в тесте, но она даже не отирала их.
Прощайте, товарищи, с Богом. . .
Голос