Смерч времени не утихает… Тело готовится к гробу…
Не слыл мамкиным сыночком
никогда. И всегда, везде подтверждал жизненную пробу.
В раздвоении порочном
воронкой судьбы совращаюсь… Хочу обратно в утробу —
стать головастым комочком
с пуповиной счастливой связи… В слизи, любви и заботе…
Жаль, мама не в силах помочь.
Устал замерзать в перемалывающем круговороте.
То князь, то грязь, то день, то ночь…
В грязь, плача и молясь, снизойдем
и тихо растворимся в ней…
Никто не сумеет помочь… Станем перегноем и пеплом…
А остатки отмеренных дней растают дымно, нелепо…
P. S.
Если есть загробный приют, где душе неприкаянной место,
где в нее никогда не плюют, —
значит, жизнь отступила честно…
Если нет —
тогда конвульсии всплеск в поглощающем жизнь смерче,
ложь
Библий,
Коранов,
Талмудов —
праведность нелгущей смерти…
Одинокие
Быть может, все в жизни лишь средство
Для ярко-певучих стихов…
Ночь. Тишина. Новый день не начал расти —
темнота придавила тучным телом
городские лабиринты часов до шести.
А сверху – злобный одноглазый демон —
лунный циклоп вылупил замутненный зрачок
под куполом звездного забвения…
Возьму из лиричного сачка ночной стишок —
бабочку бренного откровения,
грустно трепещущую тревожностью мрака, —
и, как ловкий лепидоптерофилист4,
закреплю на мониторе виденье страха
или распластаю на покорный лист…
Снова в сачке удрученного стихотворца
обреченно бьется бабочка траурница…
Обозревает равнодушно зрачок лунный
галактики мегаполисных окон,
за которыми обыденный и безумный
мир, пожираемый злом и пороком…
Вот пролился в одно окно
луч неземной вековечной прохлады.
Здесь бездна безмолвия стынет давно,
и воздух пропитан печалью утраты.
На старом столе под слоем пыли —
таблетки, флаконы, зыбкие тени.
Омертвевшие черные стрелки застыли
в склепе времени. Бесстрастно олени
смотрят с ковра у подножья заснеженных гор
на ветхую, замызганную кровать.
Валяется брошенный сыном топор,
которым убита мать…
Зверски иссеченная и почерневшая,
взирает усохшими веками в потолок
мумия полуистлевшая.
Здесь и сумасшедший сынок —
под плафонами люстры застыл над паркетом…
Из распахнутой форточки холодит.
Осенью и зимою, весною и летом
пять лет беспризорно парит…
Никого у них нет в этом временном мире,
где