Я выхожу из квартиры. Внизу, в баре, еще сидят поздние бражники. Тот столик, в углу, где я недавно сидела со Стюартом, занят. Свечка на нем почти догорела… Это вполне могли бы быть мы – мужчина и женщина за разговором. Скоро они встанут и уйдут, свечку задуют и выключат свет, и все будет кончено – до завтрашнего вечера. На улице я поднимаю руку, рядом останавливается такси. Забравшись внутрь, я в последний – надеюсь! – раз понимаю, что скучаю по Стюарту Иннесу.
И тогда я откидываюсь на спинку сиденья и отпускаю его. На такси у меня, скорее всего, хватит. Интересно, наутро в сумочке будет чек на тысячу фунтов или просто пустой клочок бумаги?
Кажется, я все же довольна. Закрываю глаза и думаю о том, что скоро буду дома.
В пучину сумрачных морей[13]
ТЕМЗА – ГРЯЗНОЕ ЖИВОТНОЕ: она ползет на брюхе через Лондон, как червяк, как морская змея. Все реки впадают в нее: Флит, и Тайберн, и Некингер. Они несут отбросы, грязь и помои, трупы кошек и собак, овечьи и свиные кости. Отбросы вливаются в бурые воды Темзы, и Темза несет их дальше, на восток, до самого устья, где они канут в Северное море и в небытие.
В Лондоне дождь. Дождь смывает грязь в сточные канавы, и ручьи разбухают и становятся реками, а реки – могучими тварями. Дождь шумит без умолку: хлюпает, плещет, барабанит по крышам. Если даже вода и падает с неба чистой, это ненадолго: стоит ей коснуться Лондона, и она мешается с пылью и превращается в грязь и слякоть.
Ее никто не пьет – ни дождевую воду, ни речную. Ходят шутки, что вода из Темзы убивает на месте, но это неправда. Уличные мальчишки прыгают в реку за монетками и выныривают живыми, отплевываясь, дрожа и сжимая в кулаке свой улов. Если они и умирают потом, то не от этого, хотя ныряльщиков старше пятнадцати не найти.
Женщина, похоже, не замечает дождя.
Она идет через Ротерхитские доки, как ходит уже не первый год и не первый десяток лет, – никто не знает, сколько в точности, потому что никому нет до нее дела. Она бродит по докам или смотрит в сторону моря. Разглядывает корабли, покачивающиеся на якорях. Ей надо чем-то занимать себя, чтобы душа ее оставалась в ладах с телом, но в доках никто и малейшего понятия не имеет, что с ней не так.
Ты прячешься от ливня под брезентовым тентом – его, должно быть, натянул какой-то парусный мастер. Поначалу тебе кажется, что ты здесь один: женщина стоит неподвижно, как статуя, и смотрит вдаль, за реку, хотя за пеленой дождя ничего не разглядеть. Дальний берег Темзы исчез.
Но потом она сама тебя замечает. Она видит тебя и начинает говорить – не с тобой, о нет, а с серой водой, что рушится с серого неба в серую реку.
– Мой сын хотел стать моряком, – говорит она, и ты не знаешь, что и как на это ответить. Тебе пришлось бы кричать, чтобы она услышала тебя за грохотом дождя, но женщина продолжает говорить, и ты просто слушаешь. А потом ловишь себя на том, что вытянул шею и вслушиваешься изо всех сил, стараясь не упустить ни слова.
– Мой сын хотел