– Близко, но мимо. По-немецки. Говорят, Клаус Штертебеккер был пиратом в XIV веке.
Ее взгляд скользит по открыткам и фотографиям кораблей и портов за барной стойкой.
– А ты любишь истории про пиратов?
– А какой мальчишка их не любит? – возмущенно откликаюсь я. – Но прежде всего я хотел позлить родителей. Это место называлось Yellow Submarine[16], пока я его не переименовал. Из-за туристов. Я решил доказать, что можно держать паб, не скатываясь в такую пошлятину.
У нее на губах по-прежнему играет милая улыбка.
– Ясно. И поэтому, значит, теперь твою задницу нужно спасать?
Я пожимаю плечами:
– Сама видишь: посетителей нет.
Она смотрит на большие ретро-часы над баром.
– Как драматично. Почти два часа до открытия, а перед дверью еще никто не стоит и не ждет, когда его впустят.
– Вижу, ты поняла проблему во всем ее страшном масштабе. Давай это изменим.
Я ловлю себя на том, что слишком долго смотрю на нее, пытаясь разглядеть синеву в ее глазах, но все равно ничего не могу с собой поделать. Сначала ее улыбка становится шире, а потом она смущенно отводит взгляд, и он падает на маленькую сцену в дальнем конце зала, перемещается на гитару, микрофонную стойку и останавливается на рояле.
– Ты играешь?
Мы задаем этот вопрос одновременно. Неловкий момент, и секунду мы смотрим друг на друга с одинаковым замешательством.
Я первым качаю головой:
– Всегда хотел научиться, но… С «Собачьим вальсом» я справляюсь. На большее не способен.
– Наверняка у хозяина такого заведения всегда много дел. – Хейл поднимается по единственной ступеньке. Подушечки ее пальцев гладят веревку, которой огорожена сцена, затем она кладет на пол сперва свою гитару, а за ней – джинсовую куртку.
– Не жди чего-то особенного. Большинство произведений я разучивала сама.
– На чем ты еще играешь? – Я остаюсь стоять между столиками, в то время как она садится за рояль. И на краткий миг прикрывает глаза, когда кончики ее пальцев касаются клавиш, но не нажимают ни на одну.
– На скрипке, – негромко произносит она. – Но ее у меня нет.
А я уже и не рассчитывал на ответ. Мне знакомо чувство, в которое она окунулась: Хейл уже мысленно воспроизводит мелодию, ноты которой знает наизусть.
– Думаю, ты принята. Что будешь пить?
Она ненадолго замирает. На мгновение все ее внимание сосредотачивается на мне, и она размышляет, как будто принимает важное решение: что же хочет выпить после обеда.
– Может, колу? Или нет, подожди… У тебя есть капучино, кофе с молоком или что-то типа того?
– Конечно. – Развернувшись, я направляюсь к кофемашине за баром, и в чашку льется флэт уайт. Дурацкая мода рисовать узоры на кофе, к счастью, уже прошла, и тем не менее я спохватываюсь уже после того, как беру деревянную палочку и изображаю на молочной пенке очертания парусника. Хейл между тем пробует несколько нот, а я втайне благодарю Седрика, потому что без его брюзжания,