– … что ты правда хочешь эту работу.
– А я правда хочу. – Я как будто должна. Должна по крайней мере себе доказать, что у меня еще получается, что я все еще это умею. Что Хейл внутри меня еще не безвозвратно потерялась за долгий прошлый год. – Я немного нервничаю, потому что вела себя на вокзале как полная дура.
Он не перебивает меня со словами: «Да ты что, ничего подобного», а продолжает слушать. Видимо, честный малый.
– Просто у меня тогда выдался кошмарный день. Какой-то парень сбил меня с ног и украл кошелек и билет на поезд, а я ужасно спешила.
– Я заметил, – говорит он. – Ты была словно в панике. И тем не менее смогла спеть, как будто ничего не произошло. Куда ты так торопилась?
Я сглатываю. И хотя на самом деле это его не касается, и последнее, чего я жду – это жалость, в ту же секунду, как он добавляет: «Прости, это вообще меня не касается», я отвечаю:
– На похороны бабушки.
На мгновение мы замолкаем, и я спрашиваю себя, что именно сегодня постоянно заставляет меня выбалтывать вещи, которыми я бы предпочла ни с кем не делиться.
– Она была уже старой. И болела.
– Люди умирают, когда становятся старыми и больными, – спокойно произносит этот Сойер. – Это вполне естественно. Нормально. Такое случается каждый день.
Я собиралась что-то ответить, но слова застревают в горле. Что он пытается этим сказать? Что не надо так выпендриваться, потому что старые больные люди иногда умирают? На языке вертится: «Просто забудь, ты ведь понятия не имеешь!»
Но тут он продолжает:
– Но лучше от этого не становится, верно? Тому, кто умирает, возможно. Надеюсь. Но не остальным. Абсолютно не важно, каким старым или больным был человек, если кому-то его не хватает.
– Ненамного лучше, да. Недостаточно.
– Мне очень жаль, – негромко говорит он, незнакомый парень, который держит собственный паб и мало платит за выступления. Но при этом он первый, в случае с кем я думаю – нет, я откуда-то это знаю, – что он говорит это искренне. – А я нервирую тебя своей плохо оплачиваемой работой.
– Все в порядке. Я была благодарна, что смогла отвлечься. И за спички. Позже мне пригодилась одна, чтобы зажечь свечку. – У меня вырывается тихий смех, хотя от воспоминания о колеблющейся на ветру поминальной свече на глаза наворачиваются слезы.
– Что смешного? – спрашивает он тоном, полным иронии и сочувствия – поразительное сочетание. Странное. Но очень гармоничное. – Разве ты не каждый день обсуждаешь с незнакомыми людьми такие личные вещи?
– Вообще-то нет, отнюдь нет. – Даже с не совсем незнакомыми. Уже давно.
Однако в памяти вдруг всплывает, что он хозяин паба. Вероятно, он постоянно выслушивает трагичные истории людей, которые опрокидывают за стойкой один бокал за другим, а потом хотят выговориться. Хорошие бармены это умеют: развязывать другим языки. Тот, кто болтает, пьет. У меня тоже уже совсем пересохло во рту.
– Думаю, чтобы поговорить, мне нужен профессионал.
– Всегда к твоим услугам. – На этот раз чистая ирония, уверена.
– Возвращаясь