– Ваша дочь в тяжелом состоянии доставлена в шестую травматологию, – отвечает собеседник.
– Где…Где Надя? – с трудом произношу слова, тяну руку к галстуку на шее, он душит меня.
– Отвезли в двадцатый морг, – говорит собеседник и воцаряется тишина. Я не знаю, что сказать. – Вы меня слышите? Даниил Николаевич?
Я опускаю трубку, задыхаясь. Мне не хватает воздуха, галстук душит, в глазах темнеет.
– Даниил, а вот и мы, – подходят ко мне родители Нади, – думали вовремя, но там жуткая пробка из-за аварии, – Даниил, где Надя?
Передо мной возникает управляющий:
– Торт привезли, Даниил Николаевич, вот, – он указывает на мужика с большой коробкой в руках. – Куда его? На стол или пусть на кухне пока стоит.
– Откройте, – глухо говорю я и управляющий снимает крышку с торта. Большой, трехъярусный, наверху маленький домик и три фигурки около него. На нижнем ярусе надпись: «С днем рождения, наш любимый». Я смотрю на эту надпись и понимаю, что это какая-то жестокая шутка, черный юмор. Поднимаю руку и врезаюсь кулаком в торт, сбивая домик, фигурки и ломая надпись. Бью со звериным рычанием, сминаю коржи и крем, разбивая красоту.
Кто-то хватает меня за руки, пытается оттащить от торта, повсюду летят куски с кремом. Я ору и бешусь, меня держат втроем. Нади нет, нет ее. Нет будущего ребенка, нет больше семьи, нет счастья. Слышу громкий крик матери Нади, ее завывания, когда ей говорят, что случилось. Вижу, как прижимает ко рту ладонь моя мать. Как бледнеет Надин отец и вырываюсь, выбегаю из ресторана. Сажусь в свою машину, но меня из-за руля отпихивает Юра и садится сам.
– Двинься, еще не хватало чтобы ты куда-нибудь въехал, – говорит он мне и выруливает со стоянки у ресторана. – Куда?
– Двадцатый морг, – говорю глухо, но он слышит.
Я хочу убедиться, что Надя там, что это она, а не кто-то другой. И еще я не верю, не верю этому звонку, не верю словам. Надя сейчас приедет, она просто тоже в пробке, а это ошибка, однофамильцы, так бывает. Бывает?
ГЛАВА 5. Похороны, Даниил
Морг я помню смутно, только чужое лицо Нади, что увидел, когда откинули серую простынь. На белом лбу запеченная кровь и больше ничего. Казалось, она сейчас откроет глаза и рассмеется своим чудесным смехом, как перезвон колокольчиков. Сядет и скажет: «Шутка, Золотницкий» и я сам задушу ее, за эту жесткую шутку, за этот смех. Но она лежала и не открывала глаза, будто спала.
Я взял ее ледяную уже твердую руку и поднес к губам, пытаясь согреть своим дыханием. Снял с тонкого пальца обручальное кольцо и сжал в своей руке, чувствуя, как впиваются в кожу грани от камня. Это не сон, это все на самом деле, но это Надя, она вот здесь, лежит и не встает. Не смотрит на меня, не поздравляет с днем рождения. Просто лежит и молчит, даже не смотрит.
– Ребенок, – выдыхаю я и смотрю на Юру, что стоит рядом. Он качает головой, отрицая. Я слышу только «Маленький срок, там еще нет ничего». Как это нет? Нади нет, ребенка нет, а что есть? Слезы, скупые мужские слезы рвутся наружу. Я не плакал