После долгой паузы дед Воробей плаксиво, с горечью в голосе сказал:
– Лександра, а дед-то, наприклад, мог стать генералом. После лазарета я возвернулся в свой полк, стоявший под Вильно. Бои с германцем были дюже тяжёлые. И вот наш сотник послал мене, друзьяка маво односума[104] Шандыбу Митрия и ешо троих казаков нашей сотни в дозор. Мы медленным шагом двинулись в сторону речушки Вилии. И тамаки мы услыхали выстрелы. В одночас поскакали намётом туда и у реки увидали германский уланский разъезд. Оне окружали наши орудия. Батарейцы с фейерверкером[105] отбивались из последних сил. Вот тут-таки мы подсобили им и сразились с германцами. Отбили батарею казаков и фейерверкера. В этом бою германский улан[106], анчихрист проклятый, палашом омахом[107] саданул мене по голове. Кровишши вытекло немало, ажник ноги от слабости заплетались.
Вокат в нашу сотню прибыл новый командир полка. Пузатый такой, стекляшками своими на носу поблёскивает. Подзываеть мене к собе, оскаляется и гутарить великатно[108]:
– Ну, герой, пойдёшь к мене ординарцем? Как твоя хфамилия?
Хитнулся[109] я, дюже слабый был, но дубочком стою[110], и вот тут-таки обмишулился[111], гутарю: «Авдотья Ивановна, Ваш брод[112]».
Поруха вышла[113], да и токо. У нас, казаков, под фамилией разумели супружницу, жонку. Супружница-то моя была Авдотья Ивановна, царство ей небесное. А наш командир полка был новенький из Петербурга и не знал этого. Посмотрел он на мене как-то странно, потёр свои стекляшки и гутарить:
– Ну што, казак, ступай в сотню, видимо дюже тяжёлая у тобе рана!
Да-а-а. Вот так, стал бы я ординарцем, а там – глядь, и генералом мог бы стать. Вот я и разумею, што полковнику не пондравился мой вид. Я-то был после ранения в ентом бою наопаш[114], голова рудыми лахунами[115] перевязана и шатало мене, як будылья[116] на ветру. Ну, Лександра, як ентать сгутарить? Ах, да, за ентот бой мене и друзьяку Шандыбе Митрию дали Егория.[117]
– Дедуня, а где твой Георгиевский крест? Сохранил ты его?
Дед Воробей опустил голову и долго молчал. Потом поднял на меня глаза, полные слёз, и с горечью стал рассказывать:
– Да-а-а. Лександра, ентот Егорий и другие медальки я хранил ажник до двадцать первого году. Вокат в сочельник в нашу станицу прискакала казачья полусотня. Вечор в наш курень заходит урядник[118] с казаком. Ентот урядник дюже смердит[119], как старый крёх[120]. Зашёл он в горницу, осмотрелся, выставил ногу свою в грязном сапожище, хлопает хлыстом по холяве[121], усы свои рыжие, как котейка, распушил,