Тогда я вырубаю музыку и просто слушаю, как пикает кассовый аппарат, и тётка впереди считает мелочь. Вот ведь. Не с той ноги, что ли, встал? Какого хуя меня все бесят.
Я бросаю бутылку воды на кассу и тоже сваливаю.
Сидя на унитазе, я испытываю… пиздец я испытываю, иначе не скажешь.
– В общем, – из соседней кабинки доносится голос Овечкиной. – Вася ничего, конечно, но он мне разонравился. Теперь я запала на Игоря. Ты бы видела… ой, вернее, видел Игоря! Ай, блин, точно. Ты ж никого с других курсов не помнишь. Вернее, не знаешь. Капец, это так непривычно.
А мне-то как непривычно.
– Овечкина, – говорю я, полный ужаса, – мне нужна затычка.
– Что?
– Ну… та самая. Бабская приблуда.
– Ты о, а-а, у-у, – охуенно, блин, лучше не скажешь. Овечкина очень вовремя затыкается, и я мельком слышу, как она экстренно доделывает свои дела. Потом смывает и ещё какое-то время шуршит рядом.
– Держи, – я задираю башку и замечаю ладонь Ларисы, в которой зажато маленькое нечто.
Приподнявшись, я перенимаю цветастую фигню, полный надежд, что это какая-нибудь супер-дупер-таблетка, способная меня раз и навсегда избавить от этого кошмара. Но распаковав упаковку, я едва ли не кричу. Спрессованная вата качается аки маятник в моей руке на верёвке. Нет слов. Разве что матерные.
– Пиздец, – громко вздыхаю я, – нет, нет, нет. Ни за что. Ищи что-нибудь попроще.
– Но другого у меня нет, – скулит Овечкина.
– Купи, хуй знает, Овечкина! Я должен идти и клянчить затычку у прохожих?! – не выдерживаю и швыряю эту хуйню в унитаз. Пиздец, бесит меня, так ещё и живот разболелся.
Я сажусь на бачок и тужусь изо всех сил в надежде, что просто давно не срал, вот и схватывает.
Овечкина в этот момент уже уматывает. Я остаюсь в сортире один вместе со своей проблемой, но совсем скоро Лариса возвращается. В этот раз она подсовывает мне под дверь свёрток побольше.
– Это надо прям туда клеить, – говорит она как-то странно, будто бы не своим голосом.
– Прям туда? – уточняю, пока разворачиваю.
– Прям туда.
– Типа клейкой частью на?..
– Нет, ты что! – Она чем-то бьёт в хлипкую дверцу, но так, легонько. – На трусики…
– Пиздец.
И я клею прям туда, в полном ахуе от происходящего. Пришла беда откуда не ждали. А мне ведь вещий сон снился пару дней назад. В нём я пытался выплыть из моря крови, но спал я тогда очень сладко, фантазируя, что это море крови моих врагов. А оно вон чё…
Как раненный солдат я выползаю из кабинки, держась за живот.
– Хули так болит-то, – жалуюсь, рассчитывая, что Лариса меня поддержит. – И посрать не вышло.
– Не поэтому болит, – голос Овечкины переполнен сочувствием и смущением… вон какие щёки красные. Она сует руку в свою сумочку и вытаскивает из неё блистер. – Держи, дорогой, это обезбол, – затем она выдавливает одну таблетку. Я послушно открываю рот, готовый на всё, лишь бы это поскорее прошло. Лариса кладёт