Тимофей дошел до своего расположения, поздоровался с соседями-связистами. Их наглый часовой по прозвищу Мишка Гоп немедля попытался сцапать горсть слив, но боец Лавренко, готовый к такой атаке, уклонился и высказался в том смысле, что нахальным мордам ничего не положено.
Табличка на складе КНН висела новая, аккуратно выжженная на светлой изнанке крышки снарядного ящика, но Тимофей глянул на собственное творчество с глубоким отвращением. Надоело просто до невозможности. Хотя выглядит убедительно.
На плацдарме вообще царила упорядоченность: везде указатели, направляющие стрелки, на каждом повороте траншеи пояснительная надпись – «Хозяйство Васильева», «Хозяйство Сикенко» или какое-нибудь зашифрованное «ЕЖЗЖК-2/4». Никто надписи не читал, но раз положено, то положено. Войска в последнее время не менялись, но ночами по берегам двигалось много техники, моторы гудели так, словно сплошь танковые дивизии понаехали. Это было не совсем так, но рядовой Лавренко умел свои стратегические соображения держать при себе.
Собственно, чаще мучили Тимофея мысли не стратегические, а сугубо философские. Во-первых, почему до сих пор жив и даже не ранен, во-вторых, да что это за рок такой с этим кабелиным складом?! Невозможно же всю войну в одном блиндаже просидеть! Терзала еще третья мучительная мысль, но ее думать не следовало, поскольку она личная и ненужная.
Рядовой Лавренко был уверен, что он на плацдарме самый засидевшийся. Иной раз попадались люди давно знакомые, но определенно уже летние. Давно сменился поредевший сталинградский корпус, менялись части и позже, а неудачливый боец сидел и сидел при складе. Конечно, не то чтобы безвылазно, поскольку нет такого уставного правила, чтобы одинокий военнослужащий безотрывно гнил на проводах. Но вообще это жуть что такое.
Тимофей снял печать с двери, прислушался – на передовой застучал пулемет, но сразу умолк. Наверное, проверяли оружие. Продолжалось длительное и томительное затишье. Даже неправдоподобно как-то. Боец Лавренко занес во вверенное ему помещение ведро, повесил на крюк автомат и занялся хозяйством.
Тогда, в безжалостном мае, жестокие бои шли до 23-го числа. Гитлеровцы начинали на рассвете, упорно напирали пехотой и танками, наши гвардейцы еще более упорно клали ту пехоту и жгли танки. Приходилось тяжко, но былого напора у фрицев уже не чувствовалось. Теперь над плацдармом хватало нашей авиации, немцев сбивали каждый день, и дымящие хвосты падающих в Днестр или врезающихся в виноградники самолетов вселяли уверенность.
Имелся приказ занять жесткую оборону, и ее заняли. Наверное, решающим был момент, когда немцев остановили перед молочной фермой, чудом успев заминировать подходы. От фермы мало что осталось, сейчас уже и едва опознаешь, где она стояла, а поле потом минировали новыми слоями. Наши попытки контратаковать особого успеха не принесли: удалось выгрызть у противника часть Пугачен, но дальше