Вот отделение милиции, там усталый капитан с изумлением смотрит на факс, где описана моя жизнь.
Вот маленькая кухня, откуда видно, как с Останкинской башни огромная луна стремительно падает на крыши.
Вот старая комната, где замерло время. Тот же телефон с диском, те же стопки журналов и газет. Пожелтевшие, покрытые пылью.
Вот комната, где собираются сделать кинозал, где стоит столик с вечно полной бутылкой коньяка.
Вот комната, где в углу свалены рюкзаки, спальники, палатки, весла, спасжилеты, а на столе карта Кавказа и бутылка дешевого портвейна.
Мелькнула больничная палата, где ты держишь прохладную руку и убеждаешь в первую очередь себя, что все будет хорошо.
Вот комната в подвале, где шулер учит как надо крапить карты. А это комната, где празднуется день рождения самой красивой девочки нашего класса. Мальчишки сидят насупленные, не зная, что надо говорить в таких случаях.
…Все, это возвращение в начало. Я бережно закрываю двери и иду одеваться, чтобы выйти в сияющий день, который еще не стал воспоминанием.
Фламандцы
Давным-давно в Москве я работал на спектрометре ЯМР. Был у этого спектрометра многотонный магнит и по этой причине он находился в подвале, в комнате без окон. Работы была непростой, эксперименты иногда длились сутками, и мне приходилось ночевать в этом подвале. Ничего страшного я в этом не видел, у меня в комнате хранился спальный мешок, чайник, а мышей, которых было много, я не боялся. Мыши были белые и очень дружелюбные. Их разводили соседи – милые женщины из отдела генетики. Еще у них в комнатах всегда зеленела рассада, так что подвал не казался уж очень мрачным.
Вот только стены с облупленной краской наводили грусть и томление по веселым московским улицам, запаху талого снега и выхлопу автобусов на Ленинском проспекте.
– Нарисуй мне картину, – попросил я друга, который неожиданно стал копировать картины мастеров.
– Женщина сгодится? – спросил друг.
Я кивнул, и через неделю на стене, закрывая темное пятно непонятного происхождения, висела картина. На черном фоне бледнело женское лицо в непонятном головном уборе.
– Рогир ван дер Вейген, – сказал знакомый аспирант. – Фламандское возрождение.
Я немедленно согласился. Имя художника, как и слова «Фламандское возрождение» мне ничего не сказали.
– Ты, наверное, и «Легенду об Уленшпишгеле» не читал, – заключил аспирант, глядя на мое растерянное лицо.
Я и с этими согласился. Я тогда читал другие книги. С формулами.
Прошли годы. И вдруг в голове что-то щелкнуло – а что такое фламандское возрождение? Про итальянское я уже знал, а эти, с севера, как они возродились?
Возродились они чуть позже итальянцев, но их возрождение было не менее прекрасно. Кампен, Рогир ван дер Вейген, Ван Эйк… Я смотрел