– Я выберу сама, Саша, – робко сказала мать и взяла карточку. Денег было немного, и она боялась, что сын, чтобы порадовать ее, закажет что-нибудь слишком дорогое.
Официант не стал ждать и отошел к соседнему столику. Там сидел плотный чернобородый капитан первого ранга. Глаза у него были темные и выпуклые. Он водил ими по сторонам и с одинаковым выражением брезгливости смотрел и на официанта, и на Щедрина, и на свою даму – пышную и густо напудренную блондинку в лиловом платье.
Мать заказала чай с пирожным. Официант долго не подавал. Ждать за пустым столиком было тяжело и почему-то стыдно, как на скамье подсудимых.
Молоденький мичман подсел к роялю, ударил по клавишам и запел грассируя:
Дитя, не тянися весною за розой,
Розу и летом сорвешь…
Мичман зажал папиросу в углу рта, небрежно поморщился и взял сладкий затихающий пассаж. Тогда из-за дальнего столика грубый голос неожиданно сказал:
– Я просил бы от имени всех господ офицеров сыграть сначала гимн, а потом ваши розы.
Мичман снисходительно улыбнулся, оборвал песню, встал и, слегка наклонившись над клавиатурой и рисуясь, заиграл гимн. Все поднялись. Официанты застыли с подносами среди зала.
Мать Щедрина торопливо встала, ридикюль у нее раскрылся, и из него выпал на ковер скомканный носовой платок. Он был еще сырой от слез.
Когда все сели, женщины вынули из сумочек изящные зеркальца и пудреницы и начали, смеясь и продолжая болтать, пудриться и подводить губы, как будто гимн разрушил их женское очарование в глазах мужчин.
Капитан с выпуклыми глазами подозвал официанта, ткнул коротким пальцем в сторону столика Щедрина и сказал:
– Уберите это!
Официант не понимал и, заискивая, смотрел в брезгливое лицо капитана.
– Что прикажете? – спросил он, согнувшись.
– У вас под столиком валяются тряпки! – сказал, раздражаясь, капитан и начал краснеть.
Женщина в лиловом платье быстро заморгала глазами. Официант подошел, поднял скомканный носовой платок и положил его на стол около матери Щедрина.
– Обронили, – сказал он тихо и, пятясь, отступил.
Щедрин смотрел на капитана, руки у него холодели и лицо темнело от гнева.
– Саша! – сказала мать. – Успокойся… Ради бога, успокойся!
Капитан жадно ел, не обращая на Щедрина никакого внимания. Он сочно жевал, и черная его борода ерзала по синеватой хрустящей салфетке, заткнутой за тугой крахмальный воротник.
– Пойдем отсюда, – сказал Щедрин матери. – Нам нечего делать здесь, среди этих…
Голова у матери затряслась от страха за сына.
Щедрин смолчал. Они вышли. Только на лестнице Щедрин договорил начатую фразу:
– Нам нечего делать среди этих скотов. Голубая остзейская кровь! Мало их топили в Кронштадте в пятом году! – Мать замахала на него