И во всей этой неразберихе его успокаивало только одно – Маринка хотя бы не плакала больше, как бывало поначалу, когда её мать только сбежала к этому своему турку. Тогда, помнилось, она впадала в истерики не только от обычного строгого замечания, но даже на ровном месте, не желая видеть ни бабушку, ни отца, а лишь рыдая часами и повторяя, как заведённая: «Мамочка, мамочка, мамочка…»
И вот больше не плачет, даже стоя в углу. Переросла. Уже хорошо. Значит, в целом, направление он взял верное.
Уже засыпая, снова вспомнил Краснову: её серо-зелёный чистый взгляд, смущённую улыбку. Черты лица, по которым хрен фоторобот составишь, потому что кроме как «правильные» ничего и в голову-то не идёт…
Заворочался, пытаясь поймать ускользающий сон, но в итоге лишь улёгся на спину и уставился в тёмный, с косым отблеском уличного фонаря, потолок.
Ну да, девчонка симпатичная, но не только в этом дело. Несмотря на молодость, было в ней ещё что-то такое, из-за чего он, матёрый опер, оторвав тогда взгляд от недописанного рапорта, неожиданно растерялся. Словно почва ушла вдруг из-под ног, и он провалился во что-то невесомо-лёгкое, похожее на облако…
Этого ещё не хватало!
Глава 2
Утром сначала Нина Тимофеевна опоздала почти на полчаса, потом долго не было автобуса. В итоге Андрей так и не попал на утреннюю планёрку. А это залёт, особенно учитывая, что вчера, оставшись дома с детьми, он пропустил и вечернюю.
Едва зашёл в отделение, как дежурный сообщил, что в кабинете его поджидает посетитель.
– Я говорил, что у вас неприёмный сегодня, товарищ майор, – вскочил он со стула у себя за зарешёченным стеклом дежурки, – и я бы и не пустил, но Харламов сказал…
– Ладно, Саш, расслабься. Разберёмся. Главный на месте?
– Какой-там! Сразу после планёрки рванул куда-то.
Едва Андрей открыл дверь кабинета, как сразу, одним взглядом, оценил обстановку: Генка с Мишкой, наперебой травящие бородатые байки, Харламов, вдохновенно колдующий над банкой с кипятильником… И гражданка Краснова, сидящая у его, Ивано́ва, стола. Перед ней – лист бумаги с наваленной на него горой галетного печенья и кускового сахара, и его же, Иванова, стакан в наградном юбилейном подстаканнике, парящий свежезаваренным чаем. Сама Краснова смеётся взахлёб над шуточками оперов, аж щёки порозовели.
Ещё бы не смеяться… над таким-то цирком!
И вот что интересно: всего час назад, злясь на опоздание Нины Тимофеевны, Андрей даже подумывал, а не плюнуть ли, не взять ли эту молодую? Понятно, что долго не протянет, хорошо, если хотя бы до конца месяца, но, может, за это время удастся подыскать ещё кого-то?
А теперь вдруг чётко понял, что нет. Не вариант. Вся эта свистоплясия – стрельба глазами, молодые гормоны и романтический флёр, который такие вот юные особы приписывают ментам – этого он уже нажрался