Я стиснул стакан в ладони, поднял и качнул им в сторону полковника:
– Будем, командир, – так неофициально я называл его без посторонних.
– Будем крепки, лейтенант, – согласился начальник.
Чокнулись, и он выпил одним махом, даже не скривился – вот ведь привычка. Мне же сразу словно огнем обожгло горло и внутренности – таким крепким оказался самогон, хотя и шел он мягко. Не выдержал, скорчил рожу, хекнул и быстренько зажевал куском сала. Градусов пятьдесят, если не больше.
– Ну, и какая тут обстановочка? – спросил, прожевав.
В общих чертах Калязин ввел меня в курс дела еще днем. И намекнул, хоть я и без него понимал: подробнее поговорим позже. Теперь, наверное, и настало время для разговора. Да и сам Калязин не тянул – сразу перешел к делу.
– Обстановка, Михаил, максимально приближена к боевой.
– Ну, это я слышал…
– От кого?
– Так, краем уха… По радио, и газеты писали…
– Радио, газеты… Это все хорошо… Правильно это все, газеты и радио…
Калязин налил еще по одной, но пить не спешил, смотрел на меня как-то странно. Я не очень понимал его взгляд: так смотрят родители или старшие братья на неразумных мальцов, которые пошли – вот так запросто – погладить здоровенного дворового пса. Поэтому молчал, ожидая продолжения разговора. Полковник не тянул.
– Отсюда, лейтенант, нужно сводки передавать. Ежедневно. Как товарищ Левитан читал, – тут он выпрямил спину, расправил плечи и попытался изобразить знакомый всем голос главного диктора страны: – «От советского Информбюро! Сегодня, двадцать второго сентября…» Ну и такое прочее. – Калязин снова заговорил своим нормальным голосом: – Ничего тебе, Мишка, по радио не скажут. И в газетах не напишут. – Он придвинулся ближе, положив локти на стол. – Я после войны в комендатуре работал, недалеко отсюда, подо Львовом. Потом сюда перебросили, сначала тоже в комендатуру, а затем – начальником милиции. Честно говоря, на начальника сам вызвался – предшественника убили. Знаешь, как убили? – Он наклонился еще ближе, похлопал ладонью по газетному листу. – Газета о таком не напишет. Среди белого дня подкатила сюда, к милицейской управе, «эмка», вышли трое, даже не прятались. С автоматами, один в гражданском, на двоих – галифе и кители, то ли немецкие, то ли польские. Хрен разобрали те, кто видел. Вот так, прямо на глазах у людей положили на месте двух милиционеров, потом ворвались в этот кабинет, – Калязин обвел его рукой, – и расстреляли начальника милиции из трех стволов. Снова сели в машину, развернулись, поехали. Выехали