– Извини, ты тоже у нас хохол… Только ты хохол правильный. Ты за советскую власть, потому что понимаешь, что она дает людям. А они тут – против. Кто открыто, тот по лесам прячется. Кто скрывает – по улицам ходит, здоровается с тобой.
– Да неужели враги повсюду?
– Так и выходит. И чего им свербит в одном месте? В тридцать девятом, между прочим, когда наши отсюда выбили поляков, тоже цветы и караваи выносили. Нашим. Кажется, все, товарищ Сталин объявил об историческом объединении украинских земель. А здешние потом снова за оружие! Поляки, выходит, плохо. Ладно. В немцах разочаровались, поскольку оккупанты. Пускай, тут все правильно. Но что им советская власть плохого сделала?
Калязин говорил искренне, и тут я был с ним целиком согласен. Поэтому молчал. Машинально взял с газеты кусок сала, положил на хлеб и откусил от этого бутерброда. Мой жест чем-то привлек Калязина. Зацепился за мою руку взглядом, о чем-то задумался, потом резким движением смел с газетного листа, на котором лежала закуска, хлебные крошки, ткнул пальцем в какую-то заметку.
– Вот, гляди-ка, готовый пример! В газете пишут! – развернув лист так, чтобы заметка, которая попалась на глаза, оказалась перед ним, полковник вслух прочитал, то есть пробубнел, уродуя украинский: – «Заможно и культурно зажыли колгоспники. У багатьох е патефоны, радиопрыймачи, велосипеды. Майжэ вси выписують газеты. Художню литературу чытають не одыныци, а бильшисть колгоспныкив. Зрие интэрэс до кинокартын. У колгоспных клубах завжды повно людей». – Калязин перевел дух, снова поднял на меня взгляд: – Это в каждом селе, лейтенант! В каждом! Было б у них такое при Польше? Ты знаешь, я из села Рязанской губернии, у меня родители неграмотные были. Только после революции и гражданской, когда по селам пошли учителя, они читать научились. По слогам сначала, но ведь грамота, лейтенант, – это очень важно! Почему вот эти грамотные колхозники с патефонами кормят бандеровцев по ночам? Почему, когда ходишь по хатам, волками зыркают из-подо лба? Какая власть им еще такие блага дала?
Я решил промолчать. В самом деле, не о чем говорить. Даже как человек новый в этих краях, еще не знакомый с местной, как говорится, спецификой, я не имел оснований не верить словам Калязина. И действительно не понимал, почему местный люд так яростно сопротивляется не только тем, кто их гнобит, как польские шляхтичи или немецкие фашисты, но и тем, кто в самом деле освобождает народ от ярма.
Тем временем полковник снова вернулся к тому, с чего начал.
– Может, мне тут, в этой Олыке, начальником милиции не место. Да я сам написал рапорт: «Прошу в связи с гибелью назначить…» Ну и так далее. Думаешь, мне самому нравится, что теперь надо мной, как не крути, НКВД?
Я молча покачал головой. Тогда, правда, НКВД уже не было, точнее было, но называлось не так – переименовали в МГБ. А суть та же осталась, ну и переназвали совсем недавно: не только мы, военные, но и гражданские еще долго энкаведекали… Чекисты, короче говоря: как были, так