– Приходите!… Время пришло! Путь долог, и за свежими и цветущими долинами, за вечными снегами, над воздухом и облаками, рядом со своим отцом Солнцем, отец Манко ждет нас…!
И он бьет в свой маленький барабан, унылый, как эхо далеких бурь. Христианская смерть ужасна, жестока и макабра, ненавистна и кровожадна, ее коса ранит без пощады, а улыбка ее беззубого рта иронична и злобна. У этой смерти инков нет косы; она звучит в барабан, цитирует и улыбается с кургана, а внизу, под звуки ее флейт и песен, приходят все ее дети…
Ужасный лучник
В монастырях августинцев есть скульптура, символизирующая смерть, выпускающую свою стрелу. Эта скульптура, выполненная из дерева, имеет вид торжествующей и циничной богини. Ее тело не является ни телом, ни скелетом, ее живот сокращается, мышцы удлиняются, руки наносят удар.
На ее голове еще сохранилось несколько пучков волос, на челюстях – зеленоватые моляры, между зловещими челюстями – ушибленный язык, а между глазницами – лихорадочные зрачки. Вены на ее шее расширяются от багровой крови, живот погружен в пергамент, и она, вся сгорбившись, смотрит и смотрит, в то время как ее левая рука держит лук, а правая направляет дротик. Черный лист оборачивается вокруг ее талии и соскальзывает, складываясь обратно.
Странная и символическая статуя, в которой есть что-то от умирающего и воскресшего, ее достоинство не в ее формах; оно в отношении этих костей и оригинальности головы этого зверя; в этой смеющейся пасти дракона. Смесь человеческого духа и демона. Мощный дух, господствующий над жалкой оболочкой его иссохшей плоти. Цинизм в ее смехе и жуткая горечь в глазах, она улыбается с любовью и угрозой смерти, навязчивой и ужасной, мертвой и живой, реальностью и символом. Такова торжествующая смерть. Ее рот указывает путь, ее глаза указывают на час, ее стрела открывает рану.
Трагическое дыхание гения пронизывает всю скульптуру. Эта жестокая улыбка лучника – та самая, которую Гойя надел на своих мирских дев и вложил в чувственные губы своих ангелов. Это та же улыбка, которая прошла через Эдипов Эсхила, через героев Ибсена, через строки Гаварни, Штиенлейна и боделевские сонеты.
Смерть инков загадочно хороша; она больше, чем судья, похожа на распорядителя рокового пира. Это смерть, которая заставляет задуматься, но не заставляет волосы вставать дыбом или кровь бежать быстрее. Ибо эта христианская смерть, наглая и жестокая, мучительная и страшная, черная как ночь, безмолвная как тайна, эта бессмертная и насмешливая смерть, ужасна. Возможно, стрела, заменяющая косу в его пальцах, была навеяна языческими любовными утехами, но отношение, "жизнь", смех, голодные глаза, воздух, весь таинственный и внешне мирный, был навеян инквизиторскими