Мне было семь лет, когда вернулся отец, и я отказался от драгоценных игрушек, которые он привез мне из путешествия, чтобы полюбоваться этим красивым, милым, улыбающимся ребенком. Моя мать осыпала ее ласками, а мои сестры – нежностью с того момента, как отец положил ее на колени своей жены и сказал: "Это дочь Соломона, которую он послал к тебе.
Во время наших детских игр ее губы начали модулировать кастильские акценты, столь гармоничные и соблазнительные в устах красивой женщины и в смеющихся устах ребенка.
Это было, наверное, лет шесть назад. Войдя вечером в комнату отца, я услышал его рыдания; руки его были сложены на столе, и он упирался в них лбом; рядом рыдала мать, а Мэри, склонив голову на колени, не понимала его горя и почти равнодушно внимала причитаниям дяди; это было связано с полученным в тот день письмом из Кингстона, в котором сообщалось о смерти Соломона. Я помню только одно выражение отца в тот день: "Если все покидают меня, не имея возможности принять их последние прощания, зачем мне возвращаться на родину? Увы, его прах должен покоиться в чужой земле, без ветров океана, на берегах которого он резвился в детстве, безбрежность которого он пересекал молодым и пылким, приходящим, чтобы смести на плиту его могилы сухие цветы цветущих деревьев и пыль лет!
Мало кто из тех, кто знал нашу семью, мог предположить, что Мария – не дочь моих родителей. Она хорошо говорила на нашем языке, была доброй, живой и умной. Когда мама гладила ее по голове одновременно с моими сестрами и мной, никто не мог догадаться, кто из них сирота.
Ей было девять лет. Обильные волосы, еще светло-каштановые, свободно струившиеся и крутившиеся вокруг тонкой подвижной талии; говорящие глаза; акцент, в котором было что-то от меланхолии, которой не было в наших голосах; такой я представлял ее себе, уходя из маминого дома; такой она была утром того печального дня, под вьюнками у маминых окон.
Глава VIII
Рано вечером Эмма постучала в мою дверь, приглашая к столу. Я вымыла лицо, чтобы скрыть следы слез, и переоделась в платье, чтобы извинить свое опоздание.
Мэри в столовой не было, и я напрасно полагал, что ее занятие задержало ее дольше обычного. Отец, заметив свободное место, позвал ее, и Эмма оправдалась, сказав, что у нее с полудня болит голова и она спит. Я старался не подавать виду и, стараясь сделать разговор приятным, с энтузиазмом рассказывал обо всех улучшениях, которые я нашел в тех поместьях, которые мы только что посетили. Но все было без толку: отец устал больше меня и рано ушел на покой; Эмма и мать встали, чтобы уложить детей и узнать, как поживает Мария, за что я их поблагодарил и уже не удивлялся прежнему чувству благодарности.
Хотя Эмма вернулась в столовую, разговор продолжался недолго. Филипп и Элоиза, настоявшие