Виньетка в конце главы представляла собой сумасшедшую утку с выпученными от счастья глазами, которую крутил вихрь, а она разевала клюв в беззвучном счастливом крике и летела, летела, летела.
Эмма уткнулась в разворот книги и тихо засмеялась, так тихо, как она смеялась от смазанного на фотографии Франца. Это было понятно только ей, шутка только для неё, знак, сигнал, знамение. Безусловно, этой уткой была сама Эмма.
* * *
Как наступило утро девятого октября никто не помнил. Вроде бы была только ночь восьмого, а потом сразу раз – и другой день. Суматоха перед стартом «тройки» воцарилась на всём берегу залива: лодки шныряли взад и вперёд, конные экипажи прибывали, толпа росла, фотографические треноги, словно гигантские богомолы, шевелились, поворачивались, скрывая за собой скрюченных наблюдателей, уткнувшихся в окуляры аппаратов. От залива Манцель до Фридрихсхафена тянулись толпы любопытных: они добирались пешком и на велосипедах, колясках и двуколках, даже несколько новеньких автомобилей стояли вдоль дорог. Все смотрели в сторону озера, ожидая от графа фон Цеппелина очередного провала или нового подъёма.
Глава 5. Подъём
Больше всего Эмма Остерман любила небо. И теперь она была к нему близко как никогда. Эти непознаваемые глубина и высота словно бы расступились, открылись Эмме, признали за свою.
Она сидела рядом с фонтаном Карла и Ольги Вюртембергских, красного итальянского мрамора, прямоугольного, похожего на памятную плиту, однако тонкой работы: резного, с двойным королевским вензелем и точёной львиной головой, из которой тонкой струйкой била вода в массивную чашу. Ветер шевелил пряди, выбившиеся из‑под шляпки, собирал под ногами последние осенние листья. Эмма смотрела вверх, на облака, на небо, представляла себя частью ветра. Что там, выше деревьев? Что там, за голубой высью? Насколько далеко она простирается и хватит ли у Эммы жизни, чтобы это узнать? Ей хотелось развернуться и смотреть вдаль, на озеро, любоваться горой Сентис, за которую цепко хватаются облака. Но фонтан установили как‑то несуразно, лицом на улицу, оттого Эмма сидела к озеру спиной. Она перебирала в памяти моменты со старта «тройки», её первого дирижабля.
В полдень девятого числа сквозь гигантскую толпу (столько народу в Шторкове ей видеть не доводилось) Эмма пробилась к дороге наверху. Она шла против шерсти – зеваки спускались к заливу, особо предусмотрительные счастливчики уже заняли места в лодках, качавшихся на волнах где‑то там, подальше от Эммы и поближе к плавучему ангару. Холодное осеннее солнце, невидное за стальными облаками, такого же стального цвета вода, небольшой западный ветерок, ещё зелёные деревья, выделяющиеся на фоне голубых гор на том берегу – девушке казалось, что более красивую погоду для старта сложно было бы выбрать.