Шервард даже не плакал сейчас, хотя он, безусловно, винил во всём в первую очередь себя. Если бы он не смалодушничал, если бы он позволил извлечь плод сразу же, как только Сурга предложила это!.. Скорее всего, сейчас была жива хотя бы его дочь, а, быть может, тогда и Лойя нашла бы в себе силы жить дальше.
Плач сестры и невестки над телами жены и дочери раздирал ему сердце, но сам он плакать уже не мог. Внутри не было ничего, кроме сосущей боли. Больше всего на свете ему хотелось бы сейчас лечь рядом с Лойей и умереть. Но покончить с собой было бы слишком подло по отношению к родным, а ещё страшно. Вот если бы Отец сжалился бы над ним, хотя бы из чувства вины за то, что Мать не сберегла его любимых!..
Но боги не стыдятся и не винятся перед людьми. Жрица Великой Матери, что читала сейчас отходные молитвы над Лойей и безымянной девочкой, твердила, что люди обязаны принимать любую волю, исходящую от богов, чей промысел им неведом. Но Шервард никак не мог понять – для чего Матери могла потребоваться смерть его жены и дочери?..
Увы, этот тяжкий удар пришёлся не только по самому Шерварду. Его отец и брат сейчас едва держались на ногах. Первый, хотя и не перенёс каких-то нервных припадков или ударов, но словно постарел сразу на десять лет. Он сгорбился и сморщинился, будто мех, из которого выпустили воздух. Сейчас он едва мог доковылять до нужника, и уже несколько дней не прикасался к своим мазанкам. Ну а второй был пьян уже который день, пытаясь забыться и оградиться от происходящего.
Шерварду же не хотелось даже напиваться. Он не мог ещё раз предать Лойю, оставить её. Он впитывал в себя всю боль до последней капли, потому что видел в ней своё наказание и своё искупление.
Надо сказать, что сейчас именно женщины, оставшиеся в доме, демонстрировали наибольшую стойкость. Они, конечно, не переставая голосили – кто-то более, кто-то менее искренне, но, во всяком случае, именно они взяли на себя все хлопоты, включая подготовку к погребению, тогда как Шервард лишь тупо сидел напротив лежанки, ещё недавно бывшей их с Лойей супружеским ложем, а теперь ставшей смертным одром; Тробб храпел, упившись до бесчувствия, а отец, изредка кряхтя, лежал, уткнувшись лицом в стену.
Здесь, на островах, где каменистая почва иной раз оставалась промёрзшей на глубине половины человеческого роста почти до самого лета, мёртвых не зарывали в землю, как это делали арионниты-южане. Костёр превращал умерших в прах, коим они и были когда-то, на заре времён.
Погребальный костёр был уже готов – поленья для него натаскивал, в том числе, и сам Шервард. Сейчас оставались последние приготовления – последние напутственные слова жрицы, последние обряды, последние прощания. На молодого вдовца напал какой-то ступор – монотонный голос жрицы Матери уносил его в пустые и мрачные глубины, подобно тому, как Дригзель увлекает за собой души павших воинов.
Наконец всё было кончено. Настала пора вынести Лойю и ребёнка за пределы деревни – туда, где кругом были сложены почерневшие за