Она стала ещё более немногословной, ещё тщательнее, чем раньше, избегала Калеба и… любых напоминаний об Эмме! И предательски неоправдавшаяся надежда отца Эм, надежда на таяние льда, словно тысячами лет подтачиваемая волнами скала обрушилась в воды непреходящей досады, рассыпалась на куски.
Как Хауард ненавидел за это Энн! И он знал, её спасает от его растущего гнева её положение, её развивающееся будущее, которое было пока не очень сильно, неуверенно, но с течением времени обязано было взять своё.
И тогда, в ту минуту, когда один станет двумя, он потребует реванша, впервые подумает об отмщении и, наконец, проявит себя мужчиной. Если не семьянином, то отцом. Эмма росла, и всё чётче Калеб улавливал, чего же недостаёт ей. Он знал её, как никто…
***
Энн всеми силами старалась скрыть своё смятение. С каждым днём, что она чувствовала внутри себя чужеродное существо, она всё больше понимала всю тяжесть своего осознанного проступка.
И кто она теперь? Кем будет тот, кто не должен существовать, но уже был и говорить о нём следовало не как о маленьком, разрушившим жизнь человеке, а как о данном ей одной чуде. Не получалось!
Язык не поворачивался назвать его подарком, чудом, она безо всякой гордости/радости, без всякого восторга смотрела на себя, полнеющую, в зеркало, с неудовольствием примеряла одежду на пару размеров больше. Непостижимым образом, молниеносно испарилась её жгучая страсть к отцу ребёнка, и она, умеющая ненавидеть, наверное, лучше всего остального всю эту ненависть переносила на виновника её вновь сломавшегося счастья. Но иногда, в часы уединения, закованная в броню четырёх стен спальни, она всё думала – и смаковала эти думы – что бы она, нет, они делали сейчас, не случись с нею этой обидной неприятности, не забеременей она?
Она улыбалась тогда своим мыслям, чувства обострялись, казалось, вновь на губах горят поцелуи того мужчины, кожа тела дрожит от его касаний, и она произносит полушёпотом что – то невнятное, но нежное. Она раскована в движениях, она не знает стыда…
Но потом кто – то дерзкий в раздувшемся животе сбрасывал её с небес на землю и там оставлял до поры. Она прижимала руку к животу, умоляя, чтобы он дал ей ещё чуть-чуть свободы, вдохнуть воздуха, не заботясь ни о чём ином, даже и о нём.
Шло время.
Шло, сопровождаемое упрямым нежеланием Энн стать счастливой.
***
Энн страшилась родов. Понимая, что осталась совсем одна, что лишилась поддержки Калеба. Он больше не друг и советчик, он – тот, кто в последний раз принял её, падшей, чужой, оступившейся, но не раскаявшейся. Он были чужды друг другу, и Энни знала, Калеб имеет право злиться, ненавидеть, осуждать… Имеет право, отказаться от того, что грядёт…
Энн страшилась родов, но, неминуемые, они настали резко, вызвав в женщине взрыв неприятия и новую волну неверия