Высокие мощные стены, служившие прежде защитой
Тысячи лет одному и тому же владыке.
Многажды дедов с отцами сменив
Из поколения в поколенье, важные слуги из них и обратно ходили,
Ныне распались они, развалились как корка сухая.
Дикие травы пути заплели,
Мхом покрылись колодцы.
На алтарях, извиваясь клубком, греются ядовитые змеи,
По их ступеням лишь скачут олени и белки лесные.
…Рвы, окружавшие стены, сровнялись с землей,
Башни угловые обвалились.
Куда ни посмотришь, на тысячи ли —
Всюду один лишь бурьян.
От тишины и от дум
Разрывается сердце.
Здесь описан город Учэн, однако Бао Чжао вложил в эти строки более глубокий смысл. Конечно, превращенный в груды обломков Берлин выглядел совершенно не так, но насколько похожи чувства, которые испытывали люди! Разве не думали нацистские главари, что будут «править тысячи лет»? И что получилось в итоге? Третий рейх распался, как гнилая тыква, как шелуха фасоли, и теперь на месте процветавшего города лишь обломки стен и «на тысячу ли» поросший бурьяном пустырь. Один немецкий приятель сказал мне, что только на расчистку завалов уйдет лет пятьдесят. Конечно же, у «задумавшихся среди глубокой тишины» немцев разрывалось сердце… Да и сам я, столько лет прожив в Германии и видя все это своими глазами, тоже не мог оставаться равнодушным.
И все же мне пора уезжать.
Настало время мне покинуть Германию.
Настало время уезжать из Гёттингена.
Моя настоящая родина уже машет приветственно своему долго странствовавшему сыну.
Мысли о разлуке и расставании всегда очень грустные. Гёттинген стал для меня второй родиной. Каждый дом, каждая улочка, деревце и даже травинка сроднились со мной за эти десять лет. В печали и радости мы провели вместе почти четыре тысячи дней и ночей. Я полюбил эту землю, и теперь, когда пришла пора прощаться, она стала мне еще ближе и дороже. Здесь нет ни уголка, куда бы я не заходил, ни одного камня, на который не ступала бы моя нога; а сколько дверей лавок и магазинчиков открывались и закрывались для меня! Я знаю в лицо почти каждого прохожего. Высокие гиганты-дубы на древней городской стене, густая трава на Шиллеровском лугу, островерхая, вознесшаяся к облакам башня Бисмарка, оленята, резвящиеся в густом лесу, подснежники, высовывающие головки из-под снега ранней весной, пестрый нарядный узор желтых и красных листьев на окрестных холмах поздней осенью… и так далее, и так далее. Все эти и многие, казалось бы, не связанные друг с другом вещи так или иначе врезались в мое сознание, повлияли на мои чувства и мысли.
Тем более тяжело было расставаться со старинным университетом, с моими уважаемыми учителями. И наконец, но не в последней степени, грустно было прощаться с хозяйкой. Мы прожили под одной крышей десять лет – сколько же это весен и месяцев, дней и ночей! Непросто вычеркнуть из сердца то, что «прежде звал простым и повседневным» (Налань Синдэ, XVII век), когда оно становится недосягаемым, остается лишь слабой тенью