Рота спала тревожным сном. Семе Глазету снился генерал Куропаткин и мукденский бой.
Иногда в окно казармы влетал свет прожектора и пробегал по лицу Колесникова. Он спал, закрыв свои прекрасные глаза.
Утром начались скандалы.
Рядовому второго взвода раздавили очки. Усатый прапорщик из унтеров задышал гневом и табачищем, как Петр Великий.
– Фамилие твое как?
– Шопен! – ответил агонизирующий рядовой второго взвода.
– Дешевка ты, а не Шопен! Что теперь с тобой делать? Видишь что‐нибудь?
– Ничего не вижу.
– А это видишь?
И рассерженный прапорщик поднес к самому носу рядового Шопена такую страшную дулю, что тот сейчас же замолчал, будто навеки.
Медали на груди прапорщика зловеще стучали. Вся рота, кроме Колесникова, была обругана. Больше всех потерпели косые.
– Куда смотришь? В начальство смотри! Чего у тебя глаз на чердак лезет? Разве господин Колесников так смотрит?
Все головы повернулись в сторону Колесникова.
Украшение роты стояло, отчаянно выпучив свои очи. Ярко- голубой правый глаз Колесникова блистал. Но левый глаз был еще лучше.
У человека не могло быть такого глаза. Он прыскал светом, как звезда. Он горел и переливался. В этом глазу сидело небо, солнце и тысячи электрических люстр. Сема пришел в восторг и чуть не зарыдал от зависти. Но начальство уже кричало и командовало. Очарование кончилось.
Ученье продолжалось еще неделю.
Звенели и разлетались брызгами разбиваемые очки. Косые палили исключительно друг в друга. Рядовой Шопен тыкался носом в шершавые стены и беспрерывно вызывал негодование прапорщика. Утром стеклянную роту должны были грузить в вагоны, на фронт.
Но уже вечером, когда косые, слепые и сам полубог Колесников спали, в море стали выходить пароходы, груженные штатской силой.
В черное, лакированное небо смятенно полезли прожектора. Земля задрожала под колесами проезжающей артиллерии. Полил горячий дождь.
Утром во дворе казармы раздались свистки. Весь город гремел от пальбы. Против казармы загудела и лопнула какая‐то металлическая дрянь.
В свалке близоруких и ослепленных бельмами прапорщик искал единственную свою надежду, украшение роты, полубога Колесникова.
Полубог лежал на полу. Сердце прапорщика моталось, как маятник.
– Колесников, большевики!
Колесников привстал на колени. Правый глаз его потух. Левый был угрожающе закрыт.
– Что случилось? – закричал прапорщик.
Полубог разъяренно привстал с колен.
– Ничего не случилось! Случилось, что глаз потерял. Дураки ваши косоухие из рук вышибли, когда вставлял его, вот что случилось.
И он застонал:
– Лучший в мире искусственный глаз! Где я теперь такой достану? Фабрики Буассон в Париже!
Прапорщик кинулся прочь. Единственная подмога исчезла. Спасаться было не с кем и некуда. Оставалось возможно скорее схоронить погоны