Пепел я ссыпал в башмак, скорлупу от орехов хранил за щекой, а дышал соседке в ухо.
В Брянске я умолял меня не бальзамировать и отправить багажом.
Рыжий отказался. Тогда я положил свою просьбу к ногам одного блондина. Но блондин адски захохотал, подпрыгнул, ударился об пол и разлетелся в дым.
Это был бред. Я вернулся к своему месту и покорно повалился. Все это время с меня брали деньги.
Вокруг меня организовалась канцелярия, артельщики подсчитывали взимаемые с меня штрафы, касса хлопала форточкой, служащих набирали помимо биржи труда, биржа протестовала, секретарь изворачивался, и Надя все‐таки осталась на службе.
Я приносил большой доход. Связь с американскими концессионерами налаживалась. Кто‐то уже украл много денег, и над адской канцелярией витал призрак ГПУ.
Пейзаж менялся, лес превращался в дым, дым в брань, провода летели вверх, и вверх в беспамятстве и головокружении летела страшная канцелярия.
Брянский вокзал в Москве сделан из железа и стали. Дорога кончилась.
Я сделан из костей и невкусного мяса. Поэтому я радовался и смеялся. Дорога кончилась.
Теперь я буду осторожен. Я не знал, что есть страшное слово:
– Три.
Я не знал, что есть рыжий с тонкими усами. Он приходит ночью с фонарем и берет штраф. Днем он приходит без фонаря, но тоже берет штраф. Его можно узнать по топорам и лопатам, которые теснятся по околышу его фуражки.
Это ревизор движения.
Теперь я буду опасаться.
Я буду сидеть только на своем месте и делать только то, что разрешается железными законами железной дороги.
В вагоне я буду вести жизнь индийского йога.
Все‐таки я ничего не знаю.
Может быть, меня оштрафуют.
Мармеладная история
По Москве шел барабанный дождь и циркулировала вечная музыка. За Москвой толпилась весна.
Развертывалась явная дребедень. При мне был лишь карманный портрет любимой и оранжевая копейка. Оконное стекло не опускалось – испортился механизм. Купе могло предложить мне только жару и голод.
Но я поехал. Меня притягивала карамельная юбка.
Верно то, что путешествие было омерзительно. Теперь я этого не думаю. Имена, раз написанные кровью, второй раз пишутся сахаром. Девиз, написанный на знаменах дивизий, бравших Крым, мармеладной канителью повторен в сиятельной кондитерской на башне из сладкого теста.
Нет ненависти, которая не превратилась бы в воспоминание. А плохих воспоминаний нет.
Носильщики гаркали, уезжающие нюхали цветы, провожающие от скуки обливались слезами. Все было в порядке.
Поезд задрожал и сдвинулся.
Я лег.
Он пришел ко мне, когда я спал, и застрелил меня.
Когда я умер, он украл письма и стал читать их, сев на мои мертвые ноги.
Я увидел знакомый, высокий и нежный почерк. Я уже прочел свое имя. Чтобы читать дальше, надо было шире раскрыть глаза.
Я открыл их. В купе было жарко. Я видел мерзкий сон.
Четыре