Сатурн, Змея и Амариллис. Александр Зайцев

поверхности кожи – юной, упругой или же дряблой от старости. Трещины и морщины, родинки, шрамы и бородавки – тысячи слов и страниц в этой книге, что пишется без конца. Сколько глав в нашей жизни, столько и перемен. Даже смерть, будто толстая корка, захлопнувшись по прочтении, демонстрирует что-то новое. Но собственную рукопись прочесть я был не в силах. Читатель и автор различны в оценке текста, так же и для меня, лицо в зеркале было не тем, что могли видеть чужие глаза. Преломляясь не только в серебряной поверхности, но и сквозь мнение о самом себе, моё отражение было разным даже в течение суток, в зависимости от того, был ли я весел или подавлен. Уверен, что переменчивый образ со дна этого зеркала, встретившись с тем, что живёт во взгляде Эми, прошёл бы мимо, не узнав его и даже не замедлив шаг.

      Холодная вода, стекая по щекам, прервала ход этих бесплодных мыслей, и я наконец вернулся в пустую гостиную. Старое кресло почти не издало ни скрипа под таким несущественным весом моего исхудавшего тела. Письмо снова оказалось в моих руках, вращаясь в них так, чтобы глаза смогли внимательно рассмотреть конверт со всех сторон. Значит, отец Эми позволил ей распорядиться им по своему усмотрению? Нужно будет обязательно поблагодарить мистера Ламберта при следующей нашей встрече. Я и правда давно не навещал их. С трудом даже мог вспомнить, когда это было в последний раз. Как нередко случалось в минуты праздности и тоски, подобным этой, в моей памяти стали всплывать картины прошлого, рисующие то, что связывало меня с Эми и её семьёй.

      Наши родители питали давнюю дружбу и были в числе первых из тех, кто перебрался в Бэк-Бэй в период мелиорации. Я появился на свет всего на два года раньше неё, так что можно сказать, мы были обречены провести детство и юность рука об руку. Порой в задумчивости я возвращаюсь к тем далёким дням, но беспечный ребяческий смех не доносится оттуда до моих ушей. Звук моего детства – глухой карандашный скрип на бумаге, и аккомпанировал ему неизменный шелест страниц детских книжек с картинками, всегда звучащий фоном где-то неподалёку. Уверен, весеннее солнце так же не сможет припомнить черты наших лиц – если соседские дети порхали по улице, словно дикие жаворонки, то мы, подобно бегониям, росли в полутени закрытых комнат. Из-за своей болезни, мама часто подолгу отсутствовала, привив мне естественную склонность к одиночеству, однако позже я стал находить утешение в присутствии близкого друга. Не важно, на пыльной ли мансарде моего дома или у камина в её гостиной – моя луна всегда была рядом. А потому не удивительно, что в нас отовсюду летели обидные прозвища, пусть и надуманные, но всё же разливавшие спелый багрянец по щекам моей спутницы.

      Но всё это было не более чем баловством дразнящих нас ровесников. Возможно, наши родители и имели какие-то мысли по этому поводу, но я никогда не думал об Эми иначе, как о своём преданном друге. Она была милой, чуткой и доброй, в то время как мой искажённый рассудок тянулся к совершенно другого рода качествам. И в скором времени мне суждено было встретить женщину, обладавшую