Вместе с паникой поднялась тошнота. На лбу выступили бисеринки пота, дыхание стало прерывистым. Каждый раз вторжение чужих эмоций, ощущение их в собственном разуме и плоти, словно они были ее собственными, с точно такой же интенсивностью, было ужасным, шокирующим и сокрушительным опытом, к которому она никогда не сможет привыкнуть.
С сердцем, лихорадочно бьющимся в груди, почти желая выплеснуть его из грудной клетки, Лаура, как затравленный зверь, панически озиралась вокруг, под враждебно настроенными взглядами других пассажиров. Они, наверное, думали, что она сумасшедшая или наркоманка в ломке. Ей стало стыдно, но это было сильнее ее, она не могла себя контролировать. И тут заметила его. Он сидел в конце трамвая на одной из деревянных скамеек, одной рукой обнимая маленького шестилетнего мальчика, занятого ковырянием в носу; другая его рука небрежно лежала на плечах утонченной, надменной, рассеянной женщины. Мужчина смотрел на нее, скривив губы в самодовольной ухмылке. Это был он. Костюм и галстук под элегантным темным пальто, короткие волосы того же оттенка серого цвета, что и его очки в стальной оправе, черный портфель между ног. Уважаемый менеджер, любящий семьянин. С виду. Но Лаура чувствовала, какие извращенные желания бурлили в нем, видела, какие отвратительные вещи он хотел с ней сделать, с чем играла его больная фантазия, пока он, спокойный и блаженный, сидел между женой и сыном. Она не могла поверить в то, что такие вещи могут доставлять кому-то удовольствие. Она не могла представить, что их вообще возможно представлять.
Ее желудок буквально выворачивало. Со спиной, покрытой ледяным потом, и горлом, сжатым так, что в него не пролезла бы и булавка, Лаура бросилась к дверям трамвая и, задыхаясь от нехватки воздуха, схватилась за кнопку требования остановки. Она звонила и звонила, среди грязных и насмешливых взглядов и ворчания людей, пока водитель не остановился и не открыл ей.
Лаура как раз успела выскочить наружу, когда рвотные позывы заставили ее согнуться пополам. Сидя на корточках на тротуаре, опираясь одной рукой о стену, чтобы не рухнуть на землю, она извергла из себя все, что было в ее теле.
Ночной воздух был сырым и холодным, пронизанным дымкой, образовывающей желтоватые ореолы вокруг уличных фонарей. Меццанотте шел по тротуару, оставляя за спиной опущенные ставни кебабных, телефонных центров, китайских парикмахерских, египетских продуктовых магазинов, южноамериканских ночных клубов. Виа Падова была не только одной из самых длинных улиц города – почти четыре километра от