«Цвiте терен, цвiте терен, листя опадає,
Хто з любов'ю не знається, той горя не знає».
Он до сих пор, когда слышит эти песни, вспоминает маму, а самая красивая из песен – вот эта:
«Сiла птаха, сiла птаха бiлокрила на тополю,
Сiло сонце понад вечор за поля.
Покохала, покохала я до болю
Молодого, молодого скрипаля».
Недавно он нашел ее в интернете и слушал несколько раз подряд, и плакал… Хорошо, что дома никого не было, и дети не видели, как взрослый, здоровый мужик ведет себя словно ребенок. А он плакал от того, что не понимал, как теперь соединить то, что кричит из телевизора: «Ми будемо бити москалiв, жидву та iншу сволоту! Україна для українцiв», «Крым будет или украинским, или безлюдным!» с тем, что кричало и плакало в его сердце, и песню эту про белую птаху, которую пела его мама – веселая, добрая, тогда еще живая… Он чувствовал себя так, как русский дворянин в 1917 году где-нибудь в Константинополе, Шанхае, Чехии, Париже, потерявший после переворота свою родину – ту Россию, которой больше не было, а эта, другая страна – чужая и непонятная, что выросла, как нарост на теле его родины, разросшийся и сожравший ее полностью… Мою родину забрали бандеровцы, – думал Николай. Кому он мог рассказать об этой утрате, об этой пустоте, образовавшейся в нем?
6.
Когда приятель из Киева сообщил ему уже заезженную «новость» о том, что русские оккупировали Восточную Украину, он даже не стал с ним спорить, только спросил:
– Ты сам лично видел русских солдат?
– Нет, я не видел.
Еще бы, – подумал Николай, и вспомнил известный пример о черной кошке, которую трудно найти в темной комнате, особенно, если ее в ней нет. В роле этой самой кошки выступали и русские «оккупанты», которых никто не видел, но все слышали о том, как они зверски убивают женщин и детей. В горле у него клокотало, но он сдерживал эмоции,