– А вы только что вышли из Беспросветного леса?
– Да, я был именно там. В верховьях реки образовался затор, и наши фонтаны начали давать сбои. Я не буду слишком навязчив, если предложу вам помощь? Вы, кажется, собираетесь стирать эту безнадежно и навсегда испорченную рубашку?
– Это не ваше дело. – Йока поднял подбородок еще выше.
– Йока Йелен, поехали к Важану, – неожиданно поднялся Змай. – Не думаю, что он сильно обеднеет, если поделится с тобой рубахой.
– Ваш товарищ заметил это совершенно правильно, – кивнул Цапа Дымлен, – господин Важан действительно не обеднеет. И, не сомневаюсь, будет рад встрече и с вами, и с вашим товарищем. Его зовут…
– Змай, – подсказал тот.
– Я так и думал, – хитро усмехнулся Цапа.
И Йока решил, что в последние два дня все вокруг дурят ему голову…
16 января 78 года до н.э.с. Исподний мир
Письмо, немного подправленное «лучшими людьми», дошло до Государя, несмотря на категорические возражения ректора. Ректор явился на следующее собрание ближе к его концу, полный негодования. Старый, умудренный опытом человек, он был не столько ученым, сколько политиком. Может, благодаря этому университет и процветал много лет?
– Вы ополоумели? – он кричал и топал ногами. – Все собрания прекратить! Все письма сжечь! Все разговоры забыть навсегда! Нашлись спасители мира! Я бьюсь за существование университета как рыба об лед, а мне подкладывают такую свинью! Тупоголовые бездари!
Он был смешон в гневе и никого не напугал.
– Кто составлял эту крамолу? – Ректор скомкал в тонкой холеной руке разложенные на кафедре черновики и потряс ими над головой.
Зимич, сидевший в первом ряду амфитеатра, поднялся – чего бояться человеку, в одиночку убившему змея?
– Это я составлял.
Однако председатель собрания – декан философского факультета – тоже не испугался ректора:
– Он сделал это по моему поручению. И решение это было принято собранием… Не надо искать козла отпущения.
– Козлов отпущения буду искать не я! В прямом смысле этих слов, без всяких иносказаний. Жаль только, что никакое заклание не спасет университет от закрытия! Всем – вон отсюда! А лучше всего – вон из города! Если я еще хоть раз услышу о подобных сборищах, я самолично напишу донос в Консисторию! Я не собираюсь умирать за чужую дурь!
Кто-то попробовал возразить, но ректор хлопнул ладонью по кафедре, и лицо его, без того красное, еще сильней налилось дурной кровью: вот-вот хватит удар.
Зимич хотел выйти вместе со всеми, но ректор его остановил:
– А вы, юноша, не знаю вашего имени, пойдете со мной. – Ноздри его аристократического носа еще раздувались от гнева, но щеки уже шли пятнами – удар миновал.
И всю дорогу до крыла ректората старый профессор-политик фыркал в седую бороду:
– Болваны! Дубье стоеросовое!